Русские народные сказки.

1. Пастушья дудочка
2. Петр 1 и мужик
3. Петр Великий и кузнец
4. Петухан Куриханыч
5. Петушок - золотой гребешок
6. Петушок - золотой гребешок и жерновцы
7. Плотник и клин
8. По щучьему веленью
9. Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что
10. Поп и батрак
11. Поп и дьякон
12. Поп на празднике
13. Поп Пахом
14. Поповские увертки
15. Посуленная половина
16. Похороны козла
17. Правда и Кривда
18. Привычки
19. Присказка
20. Притворная болезнь
21. Пришли вятские в Москву
22. Про глупого змея и умного солдата
23. Про мужика-бедняка и топор
24. Про мышь зубастую да про воробья богатого
25. Про нужду
26. Про одного солдата
27. Птичий язык
28. Пузырь, соломинка и лапоть
29. Разговор
30. Репа
31. Репа и мед
32. Репка
33. Рифмы
34. Рыбацкая и охотничья байки
35. С того свету выходец
36. Семь Симеонов
37. Сердитая барыня
38. Сестрица Аленушка и братец Иванушка
39. Сивка-бурка
40. Скатерть, баранчик и сума
41. Скорый гонец
42. Снегурушка и лиса
43. Солдат и пельмени
44. Солдат и сало
45. Солдат и смерть
46. Солдат и черт
47. Солдат на исповеди
48. Солдатская загадка
49. Солдатская коляда
50. Солдатская шинель
51. Солдатская школа
52. Солнце, Месяц и Ворон Воронович
53. Соль
54. Старик и волк
55. Старинный поп
56. Старухина молитва
57. Стоит река - вся из молока, берега - из киселя
58. Терем мышки
59. Теремок
60. Терёшечка
61. Тини-тини, потягивай...
62. Топанье и ляганье
63. Три калача и одна баранка
64. Сказка народная русская
65. У страха глаза велики
66. Умный работник
67. Финист - ясный сокол
68. Фома Беренников
69. Фома и Ерема
70. Фомка - шут
71. Хаврошечка
72. Хитрая наука
73. Хитрый козел
74. Хлыст и Подлыгало
75. Хорошо, да худо
76. Хрустальная гора
77. Худая жена
78. Царевна - змея
79. Царевна - лягушка
80. Царевна - отгадчица
81. Царица-гусляр
82. Царь, старик и бояре
83. Церковная служба
84. Чего на свете не бывает
85. Чернушка
86. Черт - заимодавец
87. Черт и мужик
88. Чивы, чивы, чивычок...
89. Чистота, благодать и красота
90. Что дальше слышно
91. Что на базар везешь?
92. Чудесная рубашка
93. Шабарша
94. Шемякин суд
95. Шесть братьев - все Агафоны
96. Щука с хреном
97. Я бы спрятался!
98. Яичко
99. Ямщик и купец

 

Пастушья дудочка

 

Жили в одном селе старик да старуха, бедные-пребедные, и был у них сын Иванушка. С малых лет любил он на дудочке играть. И так-то он хорошо играл, что все слушали — наслушаться не могли. Заиграет Иванушка грустную песню — все пригорюнятся, у всех слезы катятся. Заиграет плясовую — все в пляс идут, удержаться не могут.

Подрос Иванушка и говорит отцу да матери:

Пойду я, батюшка и матушка, в работники наниматься. Сколько заработаю — все вам принесу. —

Попрощался и пошел.

Пришел в одну деревню — никто не нанимает. В другую пришел — и там работники не нужны.

Пошел Иванушка дальше.

Шел-шел и пришел в дальнее село. Ходит от избы к избе, спрашивает:

Не нужен ли кому работник? —

Вышел из одной избы мужик и говорит:

Не наймешься ли ты овец пасти? —

Наймусь, дело не хитрое! —

Не хитрое оно, это так. Только у меня такое условие: — если хорошо пасти будешь — двойное жалованье заплачу. А если хоть одну овечку из моего стада потеряешь — ничего не получишь, прогоню без денег!

Авось не потеряю! — отвечает Иванушка. —

То-то, смотри! —

Уговорились они, и стал Иванушка стадо пасти.

Утром чуть свет уйдет со двора, а возвращается, когда солнце сядет.

Как идет он с пастбища, хозяин с хозяйкой уже у ворот стоят, овец считают:

Одна, две, три... десять... двадцать... сорок... пятьдесят... —

Все овцы целы!

Так и месяц прошел, и другой, и третий. Скоро надо с пастухом рассчитываться, жалованье ему платить.

«Что это? — думает хозяин. — Как это пастух всех овец сберегает? В прошлые годы всегда овцы пропадали: то волк задерет, то сами куда забредут, потеряются... Неспроста это. Надо посмотреть, что пастух на пастбище делает».

Под утро, когда все еще спали, взял хозяин овчинный тулуп, выворотил его шерстью наружу, напялил на себя и пробрался в хлев. Стал среди овец на четвереньки. Стоит дожидается, когда пастух погонит стадо на пастбище.

Как солнышко взошло, Иванушка поднялся и погнал овец. Заблеяли овцы и побежали. А хозяину хоть и трудно, только он не отстает — бежит вместе с овцами, покрикивает:

Бя-бя-бя! Бя-бя-бя! —

А сам думает:

«Теперь-то я все узнаю, выведаю!»

Думал он, что Иванушка его не приметит. А Иванушка зорким был, сразу его увидел, только виду не подал — гонит овец, а сам нет-нет и стегнет их кнутом. Да все метит прямо хозяина по спине!

Пригнал овец на опушку леса, сел под кусток и стал краюшку жевать.

Ходят овцы по полянке, щиплют траву. А Иванушка за ними посматривает. Как увидит, что какая овца хочет в лес забежать, сейчас на дудочке заиграет. Все овцы к нему и бегут.

А хозяин все на четвереньках ходит, головой в землю тычется, будто траву щиплет.

Устал, утомился, а показаться стыдно: расскажет пастух соседям — сраму не оберешься!

Как наелись овцы, Иванушка и говорит им:

Ну, сыты вы, довольны вы, теперь и поплясать можно! —

Да и заиграл на дудочке плясовую.

Принялись овцы скакать да плясать, копытцами постукивать! И хозяин туда же: хоть и не сыт и не доволен, а выскочил из середины стада и давай плясать вприсядку. Пляшет, пляшет, ногами разные штуки выделывает, удержаться не может!

Иванушка все быстрее да быстрее играет.

А за ним и овцы и хозяин быстрее пляшут.

Уморился хозяин. Пот с него градом так и катится. Красный весь, волосы растрепались... Не выдержал, закричал:

Ой, батрак, перестань ты играть!.. Мочи моей нет! —

А Иванушка будто не слышит — играет да играет!

Остановился он наконец и говорит:

Ой, хозяин! Ты ли это? —

Я... —

Да как же ты сюда попал? —

Да так, забрел невзначай... —

А тулуп зачем надел? —

Да холодно с утра показалось... —

А сам за кусты, да и был таков.

Приплелся домой и говорит жене:

Ну, жена, надо нам поскорее батрака выпроводить подобру-поздорову, надо ему жалованье отдать... —

Что так? Никому не отдавали, а ему вдруг отдадим... —

Нельзя не отдать. Он так нас осрамит, что и людям не сможем показаться. —

И рассказал ей, как пастух заставил его плясать, чуть до смерти не уморил.

Выслушала хозяйка и говорит:

Настоящий ты дурень! Нужно же тебе было плясать! Меня-то он не заставит! Как придет, велю ему играть. Посмотришь, что будет. —

Стал хозяин просить жену:

Коли ты такое дело затеяла, посади меня в сундук да — привяжи на чердаке за перекладину, чтоб мне вместе с тобой не заплясать... Будет с меня! Наплясался я утром, чуть жив хожу.

Хозяйка так и сделала. Посадила мужа в большой сундук и привязала на чердаке за перекладину. А сама ждет не дождется, когда вернется батрак с поля.

Вечером, только Иванушка пригнал стадо, хозяйка и говорит ему:

Правда ли, что у тебя такая дудка есть, под которую все пляшут? —

Правда. —

Ну-ка поиграй! Если и я запляшу — отдадим тебе жалованье, а не запляшу — так прогоним. —

Хорошо, — говорит Иванушка, — будь по твоему. —

Вынул он дудочку и стал плясовую наигрывать. А хозяйка в это время тесто месила. Не удержалась она и пошла плясать. Пляшет, а сама переваливает тесто с руки на руку.

А Иванушка все быстрее да быстрее, все громче да громче играет.

И хозяйка все быстрее да быстрее пляшет.

Услыхал дудочку и хозяин на чердаке. Стал в своем сундуке руками да ногами шевелить, поплясывать. Да тесно ему там, все головой о крышку стукается. Возился, возился да и сорвался с перекладины вместе с сундуком. Прошиб головой крышку, выскочил из сундука и давай по чердаку вприсядку плясать! С чердака скатился, в избу ввалился. Стал там вместе с женой плясать, руками да ногами размахивать!

А Иванушка вышел на крылечко, сел на ступеньку, все играет, не умолкает.

Хозяин с хозяйкой за ним во двор выскочили и ну плясать да скакать перед крыльцом.

Устали оба, еле дышат, а остановиться не могут.

А глядя на них, и куры заплясали, и овцы, и коровы, и собака у будки.

Тут Иванушка встал с крыльца да, поигрывая к воротам пошел. А за ним и все потянулись.

Видит хозяйка — дело плохо. Стала упрашивать Иванушку:

Ой, батрак, перестань, не играй больше! Не выходи со — двора! Не позорь перед людьми! По-честному с тобой рассчитаемся! По уговору жалованье отдадим!

Ну нет! — говорит Иванушка. — Пусть на вас добрые люди посмотрят, пусть посмеются! —

Вышел он за ворота — еще громче заиграл. А хозяин с хозяйкой со всеми коровами, овцами да курами еще быстрее заплясали. И крутятся, и вертятся, и приседают, и подпрыгивают!

Сбежалась тут вся деревня — и старые и малые, смеются, пальцами показывают...

До самого вечера играл Иванушка. Утром получил он свое жалованье и ушел к отцу, к матери. А хозяин с хозяйкой в избу спрятались. Сидят и показаться людям на глаза не смеют.

 

 

Пётр 1 и мужик

 

Наехал царь Петр на мужика в лесу. Мужик дрова рубит.

Царь и говорит:

Божья помощь, мужик! —

Мужик и говорит:

И то мне нужна божья помощь. —

Царь спрашивает:

А велика ли у тебя семья? —

У меня семьи два сына да две дочери. —

Ну не велико твое семейство. Куда ж ты деньги кладешь? —

А я деньги на три части кладу: во-первых — долг плачу, в-других — в долг даю, в-третьих — в воду мечу. —

Царь подумал и не знает, что это значит, что старик и долг платит, и в долг дает, и в воду мечет.

А старик говорит:

Долг плачу — отца-мать кормлю; в долг даю — сыновей кормлю; а в воду мечу — дочерей ращу. —

Царь и говорит:

Умная твоя голова, старичок. Теперь выведи меня из лесу в поле, я дороги не найду. —

Мужик говорит:

Найдешь и сам дорогу: иди прямо, потом сверни вправо, а потом влево, потом опять вправо. —

Царь и говорит:

Я этой грамоты не понимаю, ты сведи меня. —

Мне, сударь, водить некогда, нам в крестьянстве день дорого стоит. —

Ну, дорого стоит, так я заплачу. —

А заплатишь — пойдем. —

Сели они на одноколку, поехали.

Стал дорóгой царь мужика спрашивать:

Далече ли ты, мужичок, бывал? —

Кое-где бывал. —

А видал ли царя? —

Царя — не видал, а надо бы посмотреть.

Так вот, как выедем в поле, и увидишь царя. —

А как я его узнаю? —

Все без шапок будут, один царь в шапке. —

Вот приехали они в поле. Увидал народ царя — все поснимали шапки. Мужик пялит глаза, а не видит царя.

Вот он и спрашивает:

А где же царь? —

Говорит ему Петр Алексеевич:

Видишь, только мы двое в шапках — кто-нибудь из нас да царь. —

 

Петр Великий и кузнец

 

Вот Петр Первый приезжает к кузнецу на лошади.

Подкуй-ка мне коня! — говорит. — Только сделай подкову хорошую! —

Стал кузнец подкову делать. Сделал подкову и подает ему:

Что, хороша будет эта подкова? —

Петр Первый усмехнулся:

Хороша, да не совсем! —

Почему не совсем? —

Она, — говорит, — слабая! —

Ну, не знаю, почему она слабая... —

Он берет в руки и разгибает эту подкову. Кузнец видит:

Да, действительно слабая. —

Берется делать вторую.

Ну а эта хороша будет? —

Петр говорит:

Да так себе! —

И эту разогнул.

Кузнец берется третью делать. И третья готова.

Ну, этой, пожалуй, можно подковать, — сказал царь. —

Кузнец сделал четыре подковы и подковал.

Петр Первый и спрашивает:

Сколько тебе за подковы? —

Четыре рубля. —

Он подает ему рубль серебряный. Кузнец взял и сломал его:

Да у вас деньги фальшивые! —

Петр подает ему второй рубль. И второй сломал кузнец.

Да дайте, — говорит, — мне деньги хорошие! —

Петр Первый вынимает двадцать пять рублей и подает ему:

На, не ломай денег; наехала коса на камень! Я подковы — ломал, а ты рубли... Видать, что сильней ты меня! Ты знаешь, кто я такой?

Нет, не знаю. —

Я — Петр Первый, ваш государь. Ну так вот, работай, как работал, и говори людям, что государь ломал подковы, а ты — его рубли! —

Сел Петр Первый на коня и сказал:

До свиданья, кузнец, ты — хороший молодец! —

И после того кузнец его больше не видал.

 

Петухан Куриханыч

 

Жила-была старуха, у нее сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:

Ничего у меня нет горяченького, печка не топлена и щички не варены. —

А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:

Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать. —

Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:

Бабушка! Скотина-то на улицу вышла. —

Старуха заохала и выбежал скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлебкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.

Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:

Загадаю я вам, служивые, загадку. —

Загадай, бабушка. —

Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородинском, сидит Петухан Куриханыч. —

Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске — был Петухан Куриханыч, да переведен в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку.

Но старуха не поняла солдатской загадки.

Солдаты посидели, поели черствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над ее загадкой, простились и ушли.

Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок, — думает про себя, — вишь как разварился — достать не могу». Достала, ан... лапоть!

 

ПЕТУШОК - ЗОЛОТОЙ ГРЕБЕШОК

 

Жили-были кот, дрозд да петушок — золотой гребешок. Жили они в лесу, в избушке. Кот да дрозд ходят в лес дрова рубить, а петушка одного оставляют.

Уходят — строго наказывают:

Мы пойдем далеко, а ты оставайся домовничать, да голоса не подавай; когда придет лиса, в окошко не выглядывай. —

Проведала лиса, что кота и дрозда дома нет, прибежала к избушке, села под окошко и запела:

Петушок, петушок, —

Золотой гребешок,

Масляна головушка,

Шелкова бородушка,

Выгляни в окошко,

Дам тебе горошку.

Петушок и выставил головку в окошко. Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.

Закричал петушок:

Несет меня лиса —

За темные леса,

За быстрые реки,

За высокие горы...

Кот и дрозд, спасите меня!..

Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню и отняли у лисы петушка.

В другой раз кот и дрозд пошли в лес дрова рубить и опять наказывают:

Ну, теперь, петух, не выглядывай в окошко, мы еще дальше пойдем, не услышим твоего голоса. —

Они ушли, а лиса опять прибежала к избушке и запела:

Петушок, петушок, —

Золотой гребешок,

Масляна головушка,

Шелкова бородушка,

Выгляни в окошко,

Дам тебе горошку.

Петушок сидит помалкивает. А лиса — опять:

Бежали ребята, —

Рассыпали пшеницу,

Курицы клюют,

Петухам не дают...

Петушок и выставил головку в окошко:

Ко-ко-ко! Как не дают?! —

Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.

Закричал петушок:

Несет меня лиса —

За темные леса,

За быстрые реки,

За высокие горы...

Кот и дрозд, спасите меня!..

Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню. Кот бежит, дрозд летит... Догнали лису — кот дерет, дрозд клюет, и отняли петушка.

Долго ли, коротко ли, опять собрались кот да дрозд в лес дрова рубить. Уходя, строго-настрого наказывают петушку:

Не слушай лисы, не выглядывай в окошко, мы еще дальше уйдем, не услышим твоего голоса. —

И пошли кот да дрозд далеко в лес дрова рубить. А лиса — тут как тут: села под окошечко и поет:

Петушок, петушок, —

Золотой гребешок,

Масляна головушка,

Шелкова бородушка,

Выгляни в окошко,

Дам тебе горошку.

Петушок сидит помалкивает. А лиса — опять:

Бежали ребята, —

Рассыпали пшеницу,

Курицы клюют,

Петухам не дают...

Петушок все помалкивает. А лиса — опять:

Люди бежали, —

Орехов насыпали,

Куры-то клюют,

Петухам не дают...

Петушок и выставил головку в окошко:

Ко-ко-ко! Как не дают?! —

Лиса схватила его в когти плотно, понесла в свою нору, за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы...

Сколько петушок ни кричал, ни звал — кот и дрозд не услышали его. А когда вернулись домой — петушка-то нет.

Побежали кот и дрозд по лисицыным следам. Кот бежит, дрозд летит... Прибежали к лисицыной норе. Кот настроил гусельцы и давай натренькивать:

Трень, брень, гусельцы, —

Золотые струночки...

Еще дома ли Лисафья-кума,

Во своем ли теплом гнездышке?

Лисица слушала, слушала и думает:

«Дай-ка посмотрю — кто это так хорошо на гуслях играет, сладко напевает».

Взяла да и вылезла из норы. Кот и дрозд ее схватили — и давай бить-колотить. Били и колотили, покуда она ноги не унесла.

Взяли они петушка, посадили в лукошко и принесли домой.

И с тех пор стали жить да быть, да и теперь живут.

 

Петушок - золотой гребешок и жерновцы

 

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было. Вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье. Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и говорит:

Старик! Надобно пол-то прорубить. Пускай дуб растет — выше. Как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.

Старик прорубил пол. Деревцо росло-росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял: деревцо все растет да растет и доросло до самого неба.

Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб. Лез-лез... и взобрался на небо. Ходил-ходил по небу, увидал: сидит кочеток — золотой гребешок, а возле него стоят жерновцы. Старик долго не думал, захватил с собой и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит старухе:

Как нам быть, что нам есть? —

Постой, — молвила старуха, — я попробую жерновцы. —

Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог, что ни повернет — все блин да пирог! И накормила старика.

Ехал мимо какой-то боярин и заехал к старику со старушкой в хату.

Нет ли, — спрашивает, — чего-нибудь поесть? —

Старуха говорит:

Чего тебе, родимый, дать — разве блинков? —

Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки.

Боярин поел и говорит:

Продай мне, бабушка, твои жерновцы. —

Нет, — отвечает старуха, — продавать нельзя. —

Он позавидовал чужому добру и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старухою, что украдены жерновцы, стали горевать.

Постой, — говорит кочеток — золотой гребешок, — я полечу, догоню! —

Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:

Кукареку! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! —

Как услыхал боярин, сейчас приказывает:

Эй, малый! Возьми брось его в воду. —

Поймали кочетка, бросили в колодец. Он и стал приговаривать:

Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду... — и вытянул весь колодец. —

Выпил воду и полетел к боярским хоромам. Уселся на балкон и опять кричит:

Кукареку! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! —

Боярин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь — прямо в огонь. Он и стал приговаривать:

Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду... —

И залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярские палаты и опять кричит:

Кукареку! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! —

В то же самое время боярин гостей принимал. Гости услыхали, что кричит кочеток, и тотчас же побежали вон из дому. Хозяин бросился догонять их, а кочеток — золотой гребешок подхватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.

 

Плотник и клин

 

Один плотник работал у барина. Его звали Иван. Вдруг приходит к нему барин и говорит:

Иван, ты совсем плохо работаешь. —

Как, барин, плохо? —

Да видишь, какие щелки у тебя большие (неплотно, знаешь). —

Иван усмехнулся и говорит барину:

Э-эй, барин! Придет клин, так все замажет. —

Барину интересно:

Какой клин? А скоро ли он придет? —

Иван ему и говорит:

При вас, барин, не придет клин. —

А мне бы охота повидать его, клина этого. —

Ну, посиди, барин, может быть, подойдет, и увидишь. —

Ну, барин тут ждал, ждал, а клин не приходит все. Где он тут будет при барине заклинивать? Барин и говорит:

Я пойду схожу, Иван, домой, может быть, не скоро он придет. —

Барин пошел домой. Иван и начал дырки заделывать. Заклинил, что никому не подкопаться. Барин бежит, прибегает:

Что, клин был? —

Видишь, барин, что был, все дырки заклинил. Вы только, барин, ушли, и клин пришел. —

А жалко, что не посидел. —

Вот Иван ему и сказывает:

Барин, — говорит, — клин плотнику товарищ. Плотник мох закладывает да клин вбивает — вот оно и чисто выходит. —

Так барин ничего и не узнал. А плотник по-своему работает, как работал.

 

По щучьему веленью

 

Жил-был бедный мужичок; сколько он ни трудился, сколько ни работал — всё нет ничего! «Эх, — думает сам с собой, — доля моя горькая! Все дни за хозяйством убиваюсь, а того и смотри — придётся с голоду помирать; а вот сосед мой всю свою жизнь на боку лежит, и что же? — хозяйство большое, барыши сами в карман плывут. Видно, я богу не угодил; стану я с утра до вечера молиться, авось господь и смилуется». Начал он богу молиться; по целым дням голодает, а всё молится. Наступил светлый праздник, ударили к заутрене. Бедный думает: «Все люди станут разгавливаться, а у меня ни куска нету! Пойду хоть воды принесу — ужо вместо щей похлебаю». Взял ведерко, пошёл к колодцу и только закинул в воду — вдруг попалась ему в ведёрко большущая щука. Обрадовался мужик: «Вот и я с праздником! Наварю ухи и всласть пообедаю». Говорит ему щука человечьим голосом: «Отпусти меня, добрый человек, на волю; я тебя счастливым сделаю: чего душа твоя пожелает, всё у тебя будет! Только скажи: по щучьему веленью, по божьему благословенью явись то-то и то-то — сейчас явится!» Убогий бросил щуку в колодец, пришел в избу, сел за стол и говорит: «По щучьему веленью, по божьему благословенью будь стол накрыт и обед готов!» Вдруг откуда что взялось — появились на столе всякие кушанья и напитки; хоть царя угощай, так не стыдно будет! Убогий перекрестился: «Слава тебе господи! Есть чем разговеться». Пошёл в церковь, отстоял заутреню и обедню, воротился и стал разгавливаться; закусил-выпил, вышел за ворота и сел на лавочку.

На ту пору вздумала царевна по улицам прогуляться, идет с своими няньками и мамками и ради праздничка Христова раздаёт бедным милостыню; всем подала, а про этого мужичка и позабыла. Вот он и говорит про себя: «По щучьему веленью, по божьему благословенью пусть царевна плод понесёт и родит себе сына!» По тому слову царевна в ту ж минуту забрюхатела и через девять месяцев родила сына. Начал её царь допрашивать. «Признавайся, — говорит, — с кем согрешила?» А царевна плачет и всячески клянётся, что ни с кем не грешила: «И сама не ведаю, за что меня господь покарал!» Сколько царь ни допытывался, ничего не узнал.

Меж тем мальчик не по дням, а по часам растёт; через неделю уж говорить стал. Царь созвал со всего царства бояр и думных людей, показывает их мальчику: не признаёт ли он кого за отца? Нет, мальчик молчит, никого отцом не обзывает. Приказал царь нянькам и мамкам нести его по всем дворам, по всем улицам и казать всякого чина людям и женатым и холостым. Няньки и мамки понесли ребёнка по всем дворам, по всем улицам; ходили, ходили, он всё молчит. Подошли, наконец, к избушке бедного мужика; как только увидал мальчик того мужика, сейчас потянулся к нему ручонками и закричал: «Тятя, тятя!» Доложили про то государю, привели во дворец убогого; царь стал его допрашивать: «Признавайся по чистой совести — твой это ребёнок?» — «Нет, божий!» Царь разгневался, обвенчал убогого на царевне, а после венца приказал посадить их вместе с ребёнком в большую бочку, засмолить смолою и пустить в открытое море.

Вот поплыла бочка по морю, понесли её буйные ветры и прибили к далёкому берегу. Слышит убогий, что вода под ними не колышется, и говорит таково слово: «По щучьему веленью, по божьему благословенью распадись, бочка, на сухом месте!» Бочка развалилася; вылезли они на сухое место и пошли куда глаза глядят. Шли-шли, шли-шли, есть-пить нечего, царевна совсем отощала, едва ноги переставляет. «Что, — спрашивает убогий, — знаешь теперь, какова жажда и голод?» — «Знаю!» — отвечает царевна. «Вот так-то и бедные мучатся; а ты не хотела мне на Христов день и милостынки подать!» Потом говорит убогий: «По щучьему веленью, по божьему благословенью стань здесь богатый дворец — чтоб лучше во всем свете не было, и с садами, и с прудами, и со всякими пристройками!»

Только вымолвил — явился богатый дворец; выбегают из дворца слуги верные, берут их под руки, ведут в палаты белокаменные и сажают за столы дубовые, за скатерти браные. Чудно в палатах убрано, изукрашено; на столах всего наготовлено: и вина, и сласти, и кушанья. Убогий и царевна напились, наелись, отдохнули и пошли в сад гулять. «Всем бы здесь хорошо, — говорит царевна, — только жаль, что нет никакой птицы на наших прудах». — «Подожди, будет и птица!» — отвечал убогий и тотчас вымолвил: «По щучьему веленью, по божьему благословенью пусть плавают на этом пруде двенадцать уток, тринадцатый селезень — у всех бы у них одно перо было золотое, другое серебряное; да был бы у селезня чуб на головке бриллиантовый!» Глядь — плывут по воде двенадцать уток и селезень — одно перо золотое, другое серебряное; на головке у селезня чуб бриллиантовый.

Вот так-то живёт царевна с своим мужем без горя, без печали, а сын её растёт да растёт; вырос большой, почуял в себе силу великую и стал у отца, у матери проситься поехать по белу свету да поискать себе невесты. Они его отпустили: «Ступай, сынок, с богом!» Он оседлал богатырского коня, сел и поехал в путь-дорогу. Попадается ему навстречу старая старуха: «Здравствуй, русский царевич! Куда ехать изволишь?» — «Еду, бабушка, невесты искать, а где искать — и сам не ведаю ». — «Постой, я тебе скажу, дитятко! Поезжай ты за море в тридесятое королевство; там есть королевна — такая красавица, что весь свет изъездишь, а лучше её нигде не сыщешь!» Добрый молодец поблагодарил старуху, приехал к пристани, нанял корабль и поплыл в тридесятое королевство.

Долго ли, коротко ли плыл он по морю, скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — приезжает в то королевство, явился к тамошнему королю и стал за его дочь свататься. Говорит ему король: «Не ты один за мою дочь сватаешься; есть у нас ещё жених — сильномогучий богатырь; коли ему отказать, он всё моё государство разорит». — «А мне откажешь — я разорю!» — «Что ты! Лучше померяйся с ним силою: кто из вас победит, за того и дочь отдам». — «Ладно! Созывай всех царей и царевичей, королей и королевичей на честной бой поглядеть, на свадьбе погулять». Тотчас посланы были гонцы в разные стороны, и года не прошло, как собрались со всех окрестных земель цари и царевичи, короли и королевичи; приехал и тот царь, что свою родную дочь в бочку засмолил да в море пустил. В назначенный день вышли богатыри на смертный бой; бились, бились, от их ударов земля стонала, леса приклонялись, реки волновались; сын царевны осилил своего супротивника — снёс его буйную голову.

Подбежали тут королевские бояре, взяли доброго молодца под руки и повели во дворец; на другой день обвенчался он с королевною, а как отпировали свадьбу, стал звать всех царей и царевичей, королей и королевичей в гости к своему отцу, к матери. Поднялись все разом, снарядили корабли и поплыли по морю. Царевна со своим мужем встретили гостей с честию, и начались опять пиры да веселье. Цари и царевичи, короли и королевичи смотрят на дворец, на сады и дивуются: такого богатства нигде не видано, а больше всего показались им утки и селезень — за одну утку можно полцарства дать! Отпировали гости и вздумали домой ехать; не успели они до пристани добраться, как бегут за ними скорые гонцы: «Наш-де хозяин просит вас назад воротиться, хочет с вами тайный совет держать».

Цари и царевичи, короли и королевичи воротились назад; выступил к ним хозяин и стал говорить: «Разве этак добрые люди делают? Ведь у меня утка пропала! Окромя вас некому взять!» — «Что ты взводишь напраслину? — отвечают ему цари и царевичи, короли и королевичи. — Это дело непригожее! Сейчас обыщи всех! Если найдёшь у кого утку, делай с ним, что сам знаешь; а если не сыщешь, твоя голова долой!» — «Хорошо, я согласен!» — сказал хозяин, пошёл по ряду и стал их обыскивать; как скоро дошла очередь до царевнина отца, он потихоньку и вымолвил: «По щучьему веленью, по божьему благословенью пусть у этого царя под полой кафтана будет утка привязана!» Взял, приподнял ему кафтан, а под полой как есть привязана утка — одно перо золотое, другое серебряное. Тут все прочие цари и царевичи, короли и королевичи громко засмеялись: «Ха-ха-ха! Вот каково! Уж цари воровать начали!» Царевнин отец всеми святыми клянётся, что воровать — у него и на мыслях не было; а как к нему утка попала — того и сам не ведает. «Рассказывай! У тебя нашли, стало быть, ты один и виноват». Тут вышла царевна, бросилась к отцу и призналась, что она та самая его дочь, которую выдал он за убогого замуж и посадил в смоляную бочку: «Батюшка! Ты не верил тогда моим словам, а вот теперь на себе спознал, что можно быть без вины виноватым». Рассказала ему, как и что было, и после того стали они все вместе жить-поживать, добра наживать, а лиха избывать.

 

По щучьему веленью

 

Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий — дурачок Емеля.

Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.

Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посылать его:

Сходи, Емеля, за водой. —

А он им с печки:

Неохота... —

Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут. —

Ну ладно. —

Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра да топор и пошел на речку.

Прорубил лед, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:

Вот уха будет сладка! —

Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:

Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь. —

А Емеля смеется:

На что ты мне пригодишься? Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка. —

Щука взмолилась опять:

Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь. —

Ладно, только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу. —

Щука его спрашивает:

Емеля, Емеля, скажи — чего ты сейчас хочешь? —

Хочу, чтобы ведра сами пошли домой и вода бы не расплескалась... —

Щука ему говорит:

Запомни мои слова: когда что тебе захочется — скажи только: —

 

По щучьему веленью,

По моему хотенью.

 

Емеля и говорит:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

ступайте, ведра, сами домой...

 

Только сказал — ведра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, а сам пошел за ведрами.

Идут ведра по деревне, народ дивится, а Емеля идет сзади, посмеивается... Зашли ведра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.

Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему:

Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров нарубил. —

Неохота... —

Не нарубишь дров, братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут. —

Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

поди, топор, наколи дров, а дрова — сами в избу ступайте и в печь кладитесь...

 

Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.

Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят:

Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби. —

А он им с печки:

Да вы-то на что? —

Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить? —

Мне неохота... —

Ну, не будет тебе подарков. —

Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в сани:

Бабы, отворяйте ворота! —

Невестки ему говорят:

Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг? —

Не надо мне лошади. —

Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

ступайте, сани, в лес...

 

Сани сами поехали в ворота, да так быстро — на лошади не догнать.

А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит «Держи его! Лови его!» А он знай сани погоняет. Приехал в лес:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь...

 

Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и веревкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

поезжайте, сани, домой...

 

Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют.

Видит он, что плохо дело, и потихоньку:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

ну-ка, дубинка, обломай им бока...

 

Дубинка выскочила — и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.

Долго ли, коротко ли — услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти и привезти во дворец.

Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живет, и спрашивает:

Ты — дурак Емеля? —

А он с печки:

А тебе на что? —

Одевайся скорее, я повезу тебя к царю. —

А мне неохота... —

Рассердился офицер и ударил его по щеке.

А Емеля говорит потихоньку:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

дубинка, обломай ему бока...

 

Дубинка выскочила — и давай колотить офицера, насилу он ноги унес.

Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего вельможу:

Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму. —

Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошел в ту избу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.

Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят, — тогда он все сделает, что ни попросишь. —

Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:

Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю. —

Мне и тут тепло... —

Емеля, Емеля, у царя будут хорошо кормить-поить, — пожалуйста, поедем. —

А мне неохота... —

Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги. —

Емеля подумал-подумал:

Ну ладно, ступай ты вперед, а я за тобой вслед буду. —

Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и говорит:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

ну-ка, печь, поезжай к царю...

 

Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.

Царь глядит в окно, дивится:

Это что за чудо? —

Набольший вельможа ему отвечает:

А это Емеля на печи к тебе едет. —

Вышел царь на крыльцо:

Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты много народу подавил. —

А зачем они под сани лезли? —

В это время в окно на него глядела царская дочь — Марья-царевна. Емеля увидал ее в окошке и говорит потихоньку:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

пускай царская дочь меня полюбит...

 

И сказал еще:

Ступай, печь, домой... —

Печь повернулась и пошла домой, зашла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полеживает.

А у царя во дворце крик да слезы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он ее за Емелю замуж. Тут царь забедовал, затужил и говорит опять набольшему вельможе:

Ступай приведи ко мне Емелю живого или мертвого, а то голову с плеч сниму. —

Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту избу и начал Емелю потчевать.

Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повез к царю.

Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В нее посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.

Долго ли, коротко ли — проснулся Емеля; видит — темно, тесно:

Где же это я? —

А ему отвечают:

Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку засмолили, бросили в синее море. —

А ты кто? —

Я — Марья-царевна. —

Емеля говорит:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на желтый песок...

 

Ветры буйные подули. Море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из нее.

Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку. —

А мне неохота... —

Тут она стала его еще пуще просить, он и говорит:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

выстройся каменный дворец с золотой крышей...

 

Только он сказал — появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом — зеленый сад: цветы цветут и птицы поют.

Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.

Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать? —

Тут Емеля недолго думал:

 

По щучьему веленью, —

По моему хотенью —

стать мне добрым молодцем, писаным красавцем...

 

И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где раньше ничего не было.

Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил? —

И послал узнать-спросить: «Кто такие?»

Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.

Емеля им отвечает:

Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу. —

Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведет во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьет и не надивится:

Кто же ты такой, добрый молодец? —

А помнишь дурачка Емелю — как приезжал к тебе на — печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — все твое царство пожгу и разорю.

Царь сильно испугался, стал прощенья просить:

Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня! —

Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством.

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.

 

Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что

 

В некотором государстве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.

Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.

«Дай, — думает, — стрельну хоть эту».

Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.

А горлица говорит ему человеческим голосом:

Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, — возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь себе великое счастье.

Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.

Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.

Говорит Марья-царевна стрелку:

Сумел меня взять, умей и удержать — поспешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой. —

На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье-царевне и живет с молодой женой, потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.

Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:

Бедно живешь ты, Андрей! —

Да, как сама видишь. —

Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю. —

Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:

Ложись спать, утро вечера мудренее. —

Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят...

Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:

Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери. —

Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.

Подбегает к нему один купец:

Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь? —

Ты торговый человек, ты и цену давай. —

Вот купец думал, думал — не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.

В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:

Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас? —

Так и так, ковра оценить не можем. —

Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:

Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер? —

Так и так, моя жена вышила. —

Сколько же тебе дать за него? —

А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше. —

Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч. —

Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.

Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:

Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам! —

Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».

Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.

Марья-царевна ждала, ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и есть — не наест и пьет — не запьет: все ему представляется стрелкова жена.

Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.

Советник говорит царю:

Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить. —

Пришла царю охота самому посмотреть стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.

Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.

Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, — думает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей».

Воротился царь во дворец и задумал думу нехорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:

Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене — жениться. Придумаешь — награжу городами и деревнями и золотой казной, не придумаешь — сниму голову с плеч.

Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.

Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном кафтанишке.

О чем, царский советник, пригорюнился, зачем нос повесил? —

Поди прочь, кабацкая теребень! —

А ты меня не гони, лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу. —

Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.

Кабацкая теребень и говорит ему:

Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он — прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться. Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.

Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:

Так и так, можно стрелка извести. —

И рассказал, куда нужно его послать и зачем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.

Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще — службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя голова с плеч.

Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил. Марья-царевна его спрашивает:

Что невесел? Или невзгода какая? —

Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.

Марья-царевна говорит:

Есть о чем горевать! Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудре —нее.

Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.

Поди к царю и проси себе в товарищи царского — советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет.

Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согласился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.

Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится, Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.

Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.

Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось.

Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо их на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого.

Андрей говорит:

Смотри: никак, это наш покойный царь-батюшка? —

Твоя правда, это он самый дрова везет. —

Андрей и закричал чертям:

Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить. —

Черти отвечают:

Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем? —

А вы возьмите у меня свежего человека на смену. —

Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет.

Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.

Ах, Андрей-стрелок, — отвечает царь, — плохое мое — житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.

Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.

Приходят в свое царство, являются во дворец.

Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на него:

Как ты смел назад воротиться? —

Андрей-стрелок отвечает:

Так и так, был я на том свете у вашего покойного — родителя. Живет он плохо, велел вам кланяться да накрепко наказывал людей не обижать.

А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел? —

А тем я докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли. —

Тут царь уверился, делать нечего — отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику:

Вздумай, как извести стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч. —

Пошел царский советник, еще ниже нос повесил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:

Что, царский советник, пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу. —

Советник поднес ему стаканчик винца и рассказал про свое горе. Кабацкая теребень ему говорит:

Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку — вот какую службу — ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна...

Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся. Царь посылает за Андреем.

Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослужи другую: — ступай в тридесятое царство и добудь мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.

Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна говорит. — — Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один железный, другой медный, третий оловянный.

Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:

Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за — тридевять земель, в тридесятое царство. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убьет тебя.

И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — пришел Андрей-стрелок в тридесятое царство. За три версты стал его одолевать сон. Надевает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет, а где и катком катится.

Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого столба.

Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да со столба прыг ему на голову — один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом; изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал и принялся бить оловянным.

Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом.

Невмоготу стало коту, видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:

Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю. —

А пойдешь со мной? —

Куда хочешь пойду. —

Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел. Добрался до своего царства, приходит с котом во дворец и говорит царю:

Так и так, службу выполнил, добыл вам кота Баюна. —

Царь удивился и говорит:

А ну, кот Баюн, покажи большую страсть. —

Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать.

Царь испугался:

Андрей-стрелок, уйми, пожалуйста, кота Баюна! —

Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой, к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал он советника:

Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч. —

Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.

Ступай, — говорит, — к царю и скажи: пусть пошлет — Андрея-стрелка туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.

Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.

Сослужил ты мне две службы, сослужи третью: сходи — туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья-царевна его спрашивает:

Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая? —

Эх, — говорит, — через твою красу все напасти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. —

Вот это служба так служба! Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее. —

Марья-царевна дождалась ночи, развернула волшебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.

Марья-царевна их спрашивает:

Звери лесные, птицы поднебесные, — вы, звери, всюду — рыскаете, вы, птицы, всюду летаете, — не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

Звери и птицы ответили:

Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали. —

Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:

Что угодно? Что надобно? —

Слуги мои верные, отнесите меня на середину Океан-моря. —

Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине, на самой пучине, — сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком, и приплыли к ней все гады и рыбы морские.

Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех — островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали. —

Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.

Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.

Брось клубок перед собой, — куда он покатится, туда и — ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.

Андрей попрощался с Марьей-царевной, поклонился на четыре стороны и пошел за заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится, Андрей идет за ним следом.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется. Стал клубок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге. Дошел Андрей до леса, видит — стоит избушка на курьих ножках.

Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом! —

Избушка повернулась, Андрей вошел и видит — на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.

Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не — видано, а нынче русский дух сам пришел! Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь.

Андрей отвечает старухе:

Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного — человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь.

Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею утираться.

Баба-яга спрашивает:

Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вышивала. —

Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала. —

Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать? —

Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев, вин и медов. Андрей не чванится — сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом. Он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне женился да живут ли они хорошо? Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.

Вот бы ты помогла мне, бабушка! —

Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не — слыхивала. Знает про это одна старая лягушка, живет она в болоте триста лет... Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика, полетела на болото и стала звать:

Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли? —

Жива. —

Выдь ко мне из болота. —

Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:

Знаешь ли, где то — не знаю что? —

Знаю. —

Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда — не знаю куда, взять то — не знаю что. —

Лягушка отвечает:

Я б его проводила, да больно стара, мне туда не — допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.

Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела домой, надоила молока в горшок, посадила туда лягушку и утром рано разбудила Андрея:

Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным —  лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет молоком, в молоке — до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет.

Андрей оделся, взял горшок, сел на коня бабы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.

Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:

Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться. —

Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.

Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину. —

Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя задавлю. —

Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче. —

Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна сена.

Крепко ли держишься? —

Крепко, бабушка. —

Опять лягушка дулась, дулась — сделалась еще больше, словно стог сена.

Крепко ли держишься? —

Крепко, бабушка. —

Опять она дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась опять маленькой.

Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем — — не терем, избу — не избу, сарай — не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.

Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца. Он туда вошел и спрятался за печью.

Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:

Эй, сват Наум, есть хочу! —

Только крикнул, откуда ни возьмись, появляется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, покушивать да похваливать.

Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.

Эй, сват Наум, убери объедки! —

И вдруг стол пропал, как и не бывало, — ни костей, ни бочонка... Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:

Сват Наум, покорми меня... —

Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, вина и меды.

Андрей сел за стол и говорит:

Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть-пить вместе. —

Отвечает ему невидимый голос:

Спасибо — тебе, добрый человек! Столько лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.

Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, вина и меды сами в рюмку наливаются — рюмка скок, скок да скок.

Андрей просит:

Сват Наум, покажись мне! —

Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что. —

Сват Наум, хочешь у меня служить? —

Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек добрый. —

Вот они поели. Андрей и говорит:

Ну, прибирай все да пойдем со мной. —

Пошел Андрей из избенки, оглянулся:

Сват Наум, ты здесь? —

Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану. —

Дошел Андрей до огненной реки, там его дожидается лягушка:

Добрый молодец, нашел то — не знаю что? —

Нашел, бабушка. —

Садись на меня. —

Андрей опять сел на нее, лягушка начала раздуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.

Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и пошел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:

Сват Наум, ты здесь? —

Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану. —

Шел, шел Андрей, дорога далека — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.

Эх, — говорит, — до чего же я уморился! —

А сват Наум ему:

Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил. —

Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.

Сват Наум, передохнуть бы! —

Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит — где шумели одни синие волны, появился островок, на островке стоит дворец с золотой крышей, кругом сад прекрасный... Сват Наум говорит Андрею:

Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай. Будут плыть — мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки; не бойся, я к тебе назад вернусь.

Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.

Что за чудо? — говорят. — Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем! —

Три корабля бросили якоря, три купца-корабельщика сели на легкую лодочку, поплыли к острову. А уж Андрей-стрелок их встречает:

Пожалуйте, дорогие гости. —

Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.

Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное? —

Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил. —

Андрей повел гостей в терем:

Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть! —

Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — вина и кушанья, чего душа захочет. Купцы-корабельщики только ахают.

Давай, — говорят, — добрый человек, меняться: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку. —

Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки? —

Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнет колотить, какому хочешь силачу обломает бока.

Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху — топор сам начал тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.

Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было.

Третий купец вынул из кармана дудку, задудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают.

Купец задудел с другого конца в дудку — нет ничего, все пропало.

Андрей-стрелок говорит:

Хороши ваши диковинки, да моя стоит дороже. Хотите меняться — отдавайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки. —

Не много ли будет? —

Как знаете, иначе меняться не стану. —

Купцы думали, думали: «На что нам дубинка, топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Наумом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны».

Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:

Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой-правдой? —

Отвечает им невидимый голос:

Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить. —

Купцы-корабельщики вернулись на свои корабли и давай пировать — пьют, едят, знай покрикивают:

Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай этого! —

Перепились все допьяна, где сидели, там и спать повалились.

А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился.

«Эх, — думает, — где-то теперь мой верный слуга, сват Наум?»

Я здесь. Чего надобно? —

Андрей обрадовался:

Сват Наум, не пора ли нам на родную сторонушку, к молодой жене? Отнеси меня домой. —

Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.

А купцы проснулись, и захотелось им опохмелиться:

Эй, сват Наум, собери-ка нам попить-поесть, живо поворачивайся! —

Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.

Погоревали купцы-корабельщики: «Эх, надул нас недобрый человек!» — да делать нечего, подняли паруса и поплыли, куда им было надобно.

А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону, опустился возле своего домишки, смотрит: вместо домишки обгорелая труба торчит.

Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой женой, Марьей-царевной.

Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать.

Марья-царевна рассказала:

С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей — летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко сожгли.

Андрей говорит:

Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить? —

Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено. —

Не успели оглянуться — и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут.

Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.

А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит — на том месте, где ничего не было, стоит дворец.

Какой это невежа без спросу вздумал на моей — земле строиться?

Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной.

Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.

Побежали гонцы, разведали и докладывают:

Андрей-стрелок ходил туда — не знаю куда и добыл то — не знаю что. —

Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дверец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.

Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул, сто кораблей поплыло по синему морю.

Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами.

Начальники скачут, приказа ждут. Андрей приказал начинать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.

Царь видит, войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:

Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю! —

Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю; нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.

Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство.

Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим царством до глубокой старости.

 

Поп и батрак

 

Потребовался одному попу батрак. Но так как поп был очень скупой и все искал, чтобы кто к нему пошел как можно подешевле, то никто к нему не нанимался.

Вот раз приходит к нему мужик-шутник и просит сена для лошади.

А поп ему говорит:

Ты такой здоровый, молодой, а ходишь собираешь. Наймись-ка, свет, ко мне в работники. —

Можно. А сколько дашь? —

Буду платить смотря по твоей работе. —

И сказал мужику цену. А как был тогда сенокос, то поп накормил его и повел в луга указывать свой покос. Работник осмотрелся, а когда поп ушел, лег на траву и проспал весь день до вечера.

Каждый день мужик-шутник ходил на покос, и поп всегда давал ему с собой хлеба и сала. И вот раз батрак говорит:

Больше я у тебя работать не буду, давай мне расчет. Траву я у тебя всю скосил до единой травинки. —

Дал ему поп всего несколько копеек. Работник остался недоволен и говорит:

Прибавь еще хоть кусок сала. —

Но поп ему отказал наотрез:

Я и то тебе переплатил, дал больше обещанного. —

Ну, раз ты мне не дашь сала, сказал работник, — так пусть вся твоя травонька обратно встанет как некошеная! —

И уехал. А поп пошел на луга, посмотрел и удивился:

«Этот батрак не простой, а колдун: в самом деле стоит трава как некошеная».

 

 

Поп и дьякон

 

Жили-были поп да дьякон. Приход бедный был, не во что ни обуться, ни одеться, и в изголовье положить нечего. Вот и придумали они, как на сапожишки разжиться. Дьякон говорит:

Давай-ка, поп, я буду воровать, а ты будешь ворожить. —

Поп спрашивает:

Чего будешь воровать? —

Лошадей! Буду их прятать. Ты будешь деньги брать — про лошадей рассказывать. —

Вот дьякон пошел ночью, тройку увел и в овраг свел.

Ну, поп, я тройку увел и в овраг свел. Пришлю к тебе — мужиков, ты будешь гадать, по черной книге читать, по сотне рублей денег брать. Чур, деньги пополам!

Вот дьякон увидал мужиков, у которых лошадей украл, и сказал им:

Идите к попу: он вам про лошадей погадает. —

Мужики обрадовались, скорехонько к попу собрались.

Ох ты, батюшка, отец духовный, ты видишь свет: не знаешь ли, где наших лошадей след? —

Ничего, друзья, не знаю, разве в черну книгу погадаю — все узнаю. Придите наутро. —

Пришли они наутро, сказал поп:

Ну, мужички, ваши лошади в лесу: дорогу только я вам не скажу, дайте сотенку рублей! —

Сотенку дадим, только путь-дорогу расскажи, до коней доведи. —

Мужики сотенку вынимали, алчному попу в руки давали. Сотенку поп взял, про лашадей им рассказал:

Идите в поле, лошади в рву стоят, аржану соломушку едят. —

Мужики в поле пошли и лошадушек нашли.

Назавтра праздник — воскресенье, к обеденке — дон-дон! Вот пришли добрые люди к обеденке, стали молиться. Обеденка отошла, дьякон лист бумаги берет, нову проповедь читает:

А послушайте, миряне, что я вам буду читать! У нас — приход-от бе-е-дный, корми-и-ться нам не-че-м; дьякон собирал-ся лошадей во-ро-вать, а попу-то велел во-ро-жить. Слышите ли, миряне? Свел дьякон трой-ку ло-ша-де-ей, отвел в о-враг, по-пу-то ска-за-ал; он в черной книге у-зна-ал, а с мужиков сотню рублей взял и про лошадей рассказал...

А поп-то и говорит:

Сказал ду-р-а-ак, ду-р-а-ак дьякон, не во все лю-ди бя-кай, знай ты да я! И обедня, братие, вся-я! —

 

 

Поп на празднике

 

Был у нас в Шуньге жадный поп. В праздник пошел с крестом по избам. Войдет, побрызжет святой водой по углам — и давай ему то-сё.

Вот вошел, сам на стол поглядывает:

Бла-а-гослови бог! (А хорош ли пирог?) —

Благословляет, сует крест — кому в глаз, кому в лоб. А сам ногою топ-топ. К столу, значит, ближе.

Православные, живите дру-ужно! (А к киселю молока нужно.) —

Во имя отца и сына, и святого духа! (А в рыбнике запеклась муха.) —

Бойтеся греха и ада-а! (Покормить попа надо.) —

Да и насядет. Только скулы потрескивают. Рыбник — так с костями, кисель — с блюда слизом. Наестся так — едва дышит.

Мир дому сему, отныне и до века-а! (Накормили человека.) —

Да в новую избу.

 

Поп Пахом

 

Приходит мужичок в одно селенье и видит — толпа, и спрашивает:

Что это у вас за толпа? —

А нет, — говорят, — у нас в приходе попа! Был отец Пахом, да унесло прахом. —

Так я, — говорит, братцы, Пахом! —

Коли ты Пахом, так будь же у нас попом! —

Приняли в священники. Служил пятнадцать лет у них. Он был неграмотный; за молебны, за обедни брал дорого. Из мирян один подал прошение преосвященному за то, что дорого берет: за молебны двадцать пять рублей. Архиерей в объезд приезжает в приход, заставляет его обедню служить. Начинает:

Благословен бог наш... —

Доходит дело до евангелия, он нараспев и станет:

Шел мимо этого места, и увидел я народу толпа, и — спросил: «Что же, братцы, у вас за толпа?» — «А вот у нас — толпа, нет у нас в приходе попа. Был отец Пахом, да унесло прахом». — «Так я, братцы, Пахом». — «Если ты Пахом, так будь же у нас попом!» Служил у них пятнадцать лет, ну и накопил денег три тысячи рублей. Первая тысяча архиерею, вторая тысяча мне, а третья тысяча певчим.

А певчие:

Слава тебе, господи, слава тебе! —

Евангелие кончено. Преосвященный и говорит:

Я, миряне, не нахожу в священнике дурного ничего, может он служить до смерти, покуда в силе! —

 

Поповские увертки

 

Однажды были именины у одного богатого человека, и среди гостей был священник. А дело было в великий пост. Подали хорошо зажаренного поросенка. Хозяева говорят попу:

Уж извините, батюшка! Вы ведь поросенка-то не будете есть! —

Поглядел он на поросенка — вкусно! Поправил он рукава рясы, поднял руку с крестом и перекрестил поросенка, говоря:

Господи, господи! Обрати порося в карася! — и стал есть. —

 

Посуленная половина

 

Пахал мужик в поле, выпахал самоцветный камень.

Идет домой, а навстречу ему сосед, такой стародревний. Показал ему камень:

Кому гож? —

Неси, — говорит, — к царю. —

Понес; приходит во дворец и повстречал генерала. Поклонился ему до земли:

Батюшка! Доведи до царя. —

Зачем тебе нужно? —

Несу из деревни подарок. —

Ну, мужичок, чем царь тебя наградит, отдай мне половину; а не хочешь — вовек не дойти тебе до царя. —

Мужик согласился. Вот генерал довел его до самого царя.

Благодарю, мужичок! — говорит царь. — Вот тебе в награду за то две тысячи рублей. —

Мужик пал на колени:

Не надо мне, царь-государь, иной награды, кроме пятидесяти стежей в спину. —

Пожалел его царь и приказал дать ему пятьдесят стежей легонько. А мужик начал считать; как дали двадцать пять, он и закричал:

Полно, будет с меня; другая половина посулена тому, кто довел меня до вашего царского величества. —

Ну, того позвали и сполна отсчитали половину награды, как следовало; только он не рад был такой награде!

Царь поблагодарил мужичка и подарил ему целых три тысячи.

 

Похороны козла

 

Жили старик со старухою: не было у них ни одного детища, только и был, что козёл: тут все и животы. Старик никакого мастерства не знал, плел одни лапти — только тем и питался. Привык козел к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козел бежит за ним.

Вот однажды случилось идти старику в лес за лыками, и козел за ним побежал. Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козел бродит там и сям и траву щиплет; щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю; начал рыться и вырыл котелок с золотом.

Видит старик, что козел гребет землю, подошел к нему и увидал золото; несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги — и домой. Рассказал обо всем старухе.

Ну, старик, — говорит старуха, — это нам бог дал — такой клад на старость за то, что столько лет с тобой потрудились в бедности. А теперь поживем в свое удовольствие.

Нет, старуха! — отвечал ей старик. — Эти деньги — нашлись не нашим счастьем, козловым; теперича нам жалеть и беречь козла пуще себя!

С тех пор стали они жалеть и беречь козла пуще себя, стали за ним ухаживать, да и сами-то поправились — лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.

Вот через некоторое время козёл захворал и издох. Стал старик советоваться со старухою, что делать:

Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет — перед богом и перед людьми грешно, потому что все счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.

Собрался старик, пришел к попу и кланяется:

Здравствуй, батюшка! —

Здорово, свет! Что скажешь? —

А вот, батюшка, пришел к твоей милости с просьбою. У — меня на дому случилось большое несчастье: козел помер. Пришел звать тебя на похороны.

Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе!

Ах ты окаянный, что выдумал — вонючего козла хоронить! —

Да ведь этот козел, батюшка, был совсем православный, он отказал тебе двести рублей. —

Послушай, старый хрыч, — сказал поп, — я тебя не за — то бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.

Взял поп с мужика двести рублей и говорит:

Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовился; сейчас козла хоронить пойдем. —

Приходит старик к дьякону и просит:

Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос. —

А кто у тебя помер? —

Да вы знавали моего козла, он-то и помер. —

Как начал дьякон хлестать его с уха на ухо!

Не бей меня, отец дьякон! — говорит старик. — Ведь — козел-то был, почитай, совсем православный; как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.

Эка ты стар и глуп! — сказал дьякон. — Что же ты — давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе!

Прибегает старик к дьячку и просит:

Ступай прозвони по козловой душе. —

И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.

Старик кричит:

Отпусти, пожалуй, ведь козел-то был православный, он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал! —

Что ж ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне: следовало бы давно уж прозвонить! —

Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола. Пришли к старику поп и дьякон и начали похороны отправлять; положили козла в гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.

Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:

Как вы смели похоронить козла?! Ах вы безбожники! —

Да ведь этот козел, — говорит старик, — совсем был не — такой, как другие козлы: он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.

Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал! —

Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.

 

Сказка Правда и Кривда

 

Жили два купца: один кривдой, другой правдой; так все и звали их: одного Кривдою, а другого Правдою.

«Послушай, Правда — сказал раз Кривда. — Ведь кривдою жить на свете лучше!..» — «Нет!» — «Давай спорить?» — «Давай». — «Ну, слушай: у тебя три корабля, у меня два; если на трех встречах нам скажут, что жить правдою лучше, то все корабли твои, а если кривдою, то мои!» — «Хорошо!..»

Плыли они много ль, мало ль, сколь недалече путь свой продолжали, — встретился им купец. «Послушай, господин купец, чем на свете жить лучше: кривдою или правдою?» — «Жил я правдою, да плохо; а теперь живу кривдою, кривда лучше!» Плывут они дальше много ль, мало ль, и встречается им мужичок. «Послушай, добрый человек, чем на свете лучше жить: кривдою или правдою?» — «Известное дело — кривдою; а правдою куска хлеба не наживёшь!» На третьей встрече им сказали то же самое.

Отдал Правда три корабля Кривде, вышел на берег и пошёл тропинкою в тёмный лес. Пришёл он в избушку и лёг под печку спать. Ночью поднялся страшный шум, и вот кто-то говорит: «А ну-тка, похвалитесь: кто из вас нынче гуще кашу заварил?» — «Я поссорил Кривду с Правдою!» — «Я сделал, что двоюродный брат женится на сестре!» — «Я разорил мельницу и до тех пор буду её разорять, пока не забью крест-на-крест палей.» — «Я сомустил человека убить!» — «А я напустил семьдесят чертенят на одну царскую дочь; они сосут ей груди всякую ночь. А вылечит её тот, кто сорвёт жар-цвет!» (Это такой цвет, который когда цветёт — море колыхается и ночь бывает яснее дня; черти его боятся!)

Как ушли они, Правда вышел и помешал жениться двоюродному брату на сестре, запрудил мельницу, не дал убить человека, достал жар-цвет и вылечил царевну. Царевна хотела выйти за него замуж, да он не согласился. Подарил ему царь пять кораблей, и поехал он домой. На дороге встретил Кривду. Кривда удивился богатству Правды, повыспросил у него всё, как что было, да и залёг ночью под печку в той же избушке... Слетелись духи, да и начали совет держать: как бы узнать того, кто испортил им все дела? Подозревали они самого из них ледащего; как стали его бить да щипать, он бросился под печку, да и вытащил оттуда Кривду. «Я Кривда!» — говорит купец чертям, да всё-таки они его не послушали и разорвали на мелкие кусочки.

Так и выходит, что правдою-то жить лучше, чем кривдою.

 

Правда и Кривда

Однажды спорила Кривда с Правдою: чем лучше жить — кривдой али правдой? Кривда говорила: лучше жить кривдою; а Правда утверждала: лучше жить правдою. Спорили, спорили, никто не переспорит. Говорит Кривда:

Пойдем к писарю, он нас рассудит! —

Пойдем, — отвечает Правда. —

Вот пришли к писарю.

Реши наш спор, — говорит Кривда, — чем лучше жить — кривдою али правдою? —

Писарь спросил:

О чем вы бьетеся? —

О ста рублях. —

Ну ты, — Правда, проспорила: в наше время лучше жить кривдою.

Правда вынула из кармана сто рублей и отдала Кривде, а сама все стоит на своем, что лучше жить правдою.

Пойдем к судье, как он решит? — говорит — Кривда. — Коли по-твоему — я тебе плачу тысячу рублей, а коли по-моему — ты мне должна оба глаза отдать.

Хорошо, пойдем. —

Пришли они к судье, стали спрашивать: чем лучше жить? Судья сказал то же самое:

В наше время лучше жить кривдою. —

Подавай-ка свои глаза! — говорит Кривда Правде; выколола у ней глаза и ушла куда знала. —

Осталась Правда безглазая, пала лицом наземь и поползла ощупью. Доползла до болота и легла в траве. В самую полночь собрались туда черти. Набольшой стал всех спрашивать: кто и что сделал? Кто говорит: я душу загубил; кто говорит: я того-то обманул; а Кривда в свой черед похваляется:

А я у Правды сто рублей выспорила да глаза выколола! —

Что глаза! — говорит набольшой. — Стоит потереть тутошней травкою — глаза опять будут! —

Правда лежит да слушает.

Вдруг крикнули петухи, и черти разом пропали. Правда нарвала травки и давай тереть глаза: потерла один, потерла другой — и стала видеть по-прежнему; захватила с собой этой травки и пошла в путь-дорогу.

В это время у одного царя ослепла дочь, и сделал он клич: кто вылечит царевну, того наградит. Правда приложила ей к очам травку, потерла и вылечила; царь обрадовался и наградил Правду.

 

Привычки

 

Ехали три молодых парня по реке в легоньком стружке. У одного была привычка утирать под носом указательным пальцем, у другого — постоянно зачесывать волосы рукою, а у третьего почесывать бока.

Разговорились они между собой. Тот, который утирал под носом пальцем, сказал:

Братцы! Не худо бы нам отстать от своих привычек! —

Другие согласились с ним.

Посидели так какое-то время, а у каждого рука так и чешется: у одного тянется к носу, у другого — к голове, у третьего к бокам.

Тут увидели, что к ним подплывает лодка.

Первый парень крепился, крепился, да и сказал, подтирая под носом:

А воно наши-то едут, воно! —

Другой, зачесывая волосы, крикнул:

Сюда, наши! Сюда, наши! —

А третий привскочил радостный и, почесывая бока, сказал:

Наши едут, скоро будут! —

 

Присказка

 

Без присказки сказки — что без полозьев салазки.

Начинается сказка, начинается побаска — сказка добрая, повесть долгая, не от сивки, не от бурки, не от вещего каурки, не от молодецкого посвисту, не от бабьего покрику.

Вот диво — так диво! На море, на океане, на острове Буяне стоит древо — золотые маковки. По этому древу ходит кот Баюн: вверх идет — песню заводит, вниз идет — сказки сказывает.

Были тут две избушки, печки муравленые, потолки черных соболей, жили тут двенадцать богатырей.

Сидели Ермаки — высокие колпаки, сидели Ермошки — длинные ножки.

Стоял столб точеный, золоченый, на столбе птица — синяя синица, красные перышки.

Летела сова — веселая голова. Вот она летала, летала и села, да хвостиком повертела, да по сторонам посмотрела и опять полетела; летала, летала и села, хвостиком повертела, да по сторонам посмотрела и опять полетела, летала, летала...

Далеко от нас было — не видать, а только лишь от стариков было слыхать.

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве снег горел, соломой тушили, много народу покрушили, тем дела не порешили.

Жил царь на царстве как сыр на скатерти.

Реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки.

Разодрались комар с мухой. Комар укусил муху, а муха-то — слепня, а слепень-то — шершня, а шершень-то — воробья. И пошел тут бой — не разлить бойцов водой.

Это еще не сказка, а присказка, сказка вся впереди.

 

Притворная болезнь

 

Бывали-живали царь да царица; у царя, у царицы был один сын, Иван-царевич. Вскоре царь умер, сыну своему царство оставил.

Царствовал Иван-царевич тихо и благополучно и всеми подданными был любим. Женился Иван, и вскоре родились у него два сына.

Иван-царевич ходил с своим воинством воевать в иные земли, в дальние края, к Пану Плешевичу; рать-силу его побил, а самого в плен взял и в темницу заточил.

А был Пан Плешевич куда хорош и пригож! Увидала его царица, мать Ивана-царевича, полюбила и стала частенько навещать его в темнице.

Однажды говорит ей Пан Плешевич:

Как бы нам сына твоего, Ивана-царевича, убить? Стал бы я с тобой вместе царствовать! —

Царица ему в ответ:

Я бы очень рада была, если б ты убил его. —

Сам я убить его не смогу, а слышал я, что есть в — чистом поле чудище о трех головах. Скажись царевичу больною и вели убить чудище о трех головах да вынуть из чудища все три сердца; я бы съел их — у меня бы силы прибыло.

На другой день царица разболелась-расхворалась, позвала к себе царевича и говорит ему таково слово:

Чадо мое милое, Иван-царевич! Съезди в поле чистое, — убей чудище о трех головах, вынь из него три сердца и привези ко мне: скушаю — авось поправлюсь!

Иван-царевич послушался, сел на коня и поехал.

В чистом поле привязал он своего доброго коня к старому дубу, сам сел под дерево и ждет...

Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб зашумел и погнулся.

Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин! —

Эх ты, поганое чудище! Не уловивши бела лебедя, да — кушаешь! — сказал Иван-царевич, натянул свой тугой лук и пустил калену стрелу; разом сшиб чудищу все три головы, вынул три сердца, привез домой и отдал матери.

Царица приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.

Съел он, царица и спрашивает:

Что — будет ли у тебя силы, как у моего сына? —

Нет, еще не будет! А слышал я, что есть в чистом поле — чудище о шести головах; пусть царевич с ним поборется. Одно что-нибудь: или чудище его пожрет, или он привезет еще шесть сердец.

Царица побежала к Ивану-царевичу:

Чадо мое милое! Мне немного полегчало; а слышала я, — что есть в чистом поле другое чудище, о шести головах; убей его и привези шесть сердец.

Иван-царевич сел на коня и поехал в чистое поле, привязал коня к старому дубу, а сам сел под дерево.

Прилетело чудище о шести головах - весь дуб пошатнулся.

Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин! —

Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! —

Натянул царевич свой тугой лук, пустил калену стрелу и сбил чудищу три головы.

Бросилось на него чудище поганое, и бились они долгое время; Иван-царевич осилил, срубил и остальные три головы, вынул из чудища шесть сердец, привез и отдал матери.

Она того часу приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.

Пан Плешевич от радости на ноги вскочил, царице челом бил; съел шесть сердец. Царица и спрашивает:

Что — станет ли у тебя силы, как у моего сына? —

Нет, не станет! А слышал я, что есть в чистом поле — чудище о девяти головах: коли съем его еще сердца — тогда наверное будет у меня силы с ним побороться!

Царица побежала к Ивану-царевичу:

Чадо мое милое! Мне получше стало; а слышала я, что — есть в чистом поле чудище о девяти головах; убей его и привези девять сердец.

Ах, матушка рóдная! Ведь я устал, пожалуй, мне не выстоять супротив того чудища о девяти головах! —

Дитя мое! Прошу тебя — съезди, привези. —

Иван-царевич сел на коня и поехал; в чистом поле привязал коня к старому дубу, сам сел под дерево и заснул.

Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб до земли пошатнулся.

Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин! —

Царевич проснулся:

Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! —

Натянул свой тугой лук, пустил калену стрелу и сразу сшиб шесть голов, а с остальными долго-долго бился; срубил и те, вынул сердца, сел на коня и поскакал домой.

Мать встречает его:

Что, Иван-царевич, привез ли девять сердец? —

Привез, матушка! Хоть с великим трудом, а достал. —

Ну, дитя мое, теперь отдохни! —

Взяла от сына сердца, приказала сжарить и отнесла в темницу к Пану Плешевичу.

Пан Плешевич съел, царица спрашивает:

Что — станет ли теперь силы, как у моего сына? —

Станет-то станет, да все опасно; а слышал я, что — когда богатырь в баню сходит, то много у него силы убудет; пошли-ка наперед сына в баню.

Царица побежала к Ивану-царевичу:

Чадо мое милое! Надо тебе в баню сходить, с белого тела пот омыть. —

Иван-царевич пошел в баню; только что омылся — а Пан Плешевич тут как тут, размахнулся острым мечом и срубил ему голову.

Узнала о том царица — от радости запрыгала, стала с Паном Плешевичем в любви поживать да всем царством заправлять.

Осиротели двое малых сыновей Ивана-царевича. Вот они бегали, играли, у бабушки-задворенки оконницу изломали.

Ах вы, такие-сякие! — обругала их бабушка-задворенка. — Зачем оконницу изломали? —

Прибежали они к своей матери, стали ее спрашивать: почему-де так неласково обошлась с нами?

Говорит мать:

Был бы у вас батюшка, заступился, да убил его Пан Плешевич, и схоронили его во сырой земле. —

Матушка! Дай нам мешочек сухариков, мы пойдем оживим нашего батюшку. —

Нет, дитятки, не оживить его вам. —

Благослови, матушка, мы пойдем. —

Ну, ступайте... —

Того часу дети Ивана-царевича срядились и пошли в дорогу.

Долго ли, коротко ли шли они — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — попался навстречу им седой старичок:

Куда вы, царевичи, путь держите? —

Идем к батюшке на могилу; хотим его оживить. —

Ох, царевичи, вам самим его не оживить. Хотите, я помогу? —

Помоги, дедушка! —

Нате, вот вам корешок; отройте Ивана-царевича, этим корешком его вытрите. —

Они взяли корешок, нашли могилу Ивана-царевича, разрыли, вынули его, тем корешком вытерли. Иван-царевич встал:

Здравствуйте, дети мои милые! Как я долго спал! —

Воротился домой, а у Пана Плешевича пир идет. Как увидал он Ивана-царевича, так со страху и задрожал.

Иван-царевич предал его лютой смерти. Схоронили Пана Плешевича и отправились поминки творить; и я тут был — поминал, кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло — в рот не попало!

 

Пришли вятские в Москву

 

Пришли вятские в Москву. Стоят перед башней Ивана Великого и говорят:

Как они туда затащили крест? —

А другой стоит и говорит:

Вот чудо великое! Башню Ивана Великого нагнули да крест воткнули! —

 

Про глупого змея и умного солдата

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат. Отвоевал он войну и пошел домой. Идет, трубочку покуривает да песни распевает.

Шел он, шел и пришел под вечер в какую-то деревушку. Подошел к ближней избенке и стучит в окно:

Эй, хозяева, пустите солдата переночевать! —

Никто не отзывается.

Пошел солдат к другой избе, постучал. И здесь молчат. Пошел солдат к третьей. Поднялся на крылечко, давай стучать в дверь. И здесь ни ответа, ни привета. Открыл солдат дверь, вошел в избу. Смотрит — никого нет, все кругом пылью да паутиной покрыто.

«Что за диво? — думает солдат. — Куда все люди из этой деревни подевались?»

Стал ходить по избам. Куда ни заглянет — везде пусто...

Вошел наконец в последнюю избушку. Сидит там на печке старик, вздыхает да плачет.

Здравствуй, добрый человек! — говорит солдат. —

Здравствуй, служивый. Как ты сюда попал? Видно, жизнь тебе надоела. На войне уцелел, а здесь ни за что пропадешь. —

Это почему? —

А потому, что повадился к нам змей летать, людей — пожирать. Всех проглотил, меня одного до утра оставил. А завтра прилетит и меня съест, да и тебе несдобровать. Разом двух проглотит!

А может, и подавится? — говорит солдат. — Дай-ка я с тобой переночую да посмотрю завтра, какой такой змей к вам летает. —

Легли, переночевали.

Утром поднялась вдруг сильная буря, затряслась изба — прилетел змей. Сунул голову в дверь, увидел старика и солдата.

Ага, — говорит, — прибыль есть! Оставил одного, а нашел двух — будет чем позавтракать! —

Будто и взаправду съешь? — спрашивает солдат. —

Съем да облизнусь! —

Врешь, подавишься! —

Да ты разве сильнее меня? —

Еще бы! Небось сам знаешь, что солдатская сила куда больше твоей. —

А ну давай попробуем, кто кого сильнее! —

Давай! —

Поднял змей большущий камень и говорит:

Смотри, солдат: я этот камень одной лапой раздавлю — только песок посыплется! —

Дави, посмотрю! —

Змей взял камень в горсть и стиснул, да так крепко, что он в мелкий песок обратился, искры во все стороны посыпались.

Экое диво! — говорит солдат. — А ты попробуй так сожми камень, чтобы из него вода потекла. —

Этого я не могу, — говорит змей. —

А я могу! Сейчас покажу. —

Вошел солдат в избу — он еще с вечера углядел на столе узелок творогу, — вынес этот узелок и ну давить! Сыворотка так и потекла наземь.

Что, видел? У кого силы больше? —

Правда, солдат, рука у тебя сильнее моей... А вот попробуем, кто из нас громче свистнет! —

Ну, свистни! —

Змей как свистнул — деревья закачались, все листья с них осыпались.

Хорошо ты свистишь, а все не лучше моего, — говорит — солдат. — Завяжи-ка наперед свои глазищи, а то как я свистну, они у тебя изо лба выскочат!

Змей послушался и завязал глаза рогожей.

А ну, свистни! —

Солдат взял дубину да как стукнет змея по голове! Змей зашатался, во все горло закричал:

Полно, полно, солдат, не свисти больше! И с одного раза глаза чуть не вылезли, а в ушах и сейчас звенит. —

Ну, как знаешь, а я, пожалуй, готов и еще разок-другой свистнуть. —

Нет, не надо! Не хочу больше спорить. Давай лучше с тобой побратаемся: ты будь старшим братом, а я — меньшим. —

Не к лицу мне с тобой брататься, ну да ладно уж, будь по-твоему! —

Ну, брат, — говорит змей, — бросим мы этого старика, — будем своим хозяйством жить. Ступай в степь, там стадо волов пасется. Выбери самого жирного и тащи сюда!

Нечего делать, пошел солдат в степь.

Видит — пасется большое стадо волов. Солдат давай их ловить да за хвосты связывать.

Змей ждал, ждал — не выдержал и сам побежал.

Что так долго? — спрашивает. —

А вот постой, — отвечает солдат, — свяжу штук пятьдесят да за один раз и поволоку всех домой, чтоб на целый месяц хватило. —

Экий ты! Разве нам здесь век вековать? Хватит и одного. —

Ухватил змей самого жирного вола за хвост, взвалил на плечи и потащил в деревню.

Как же это так, — говорит солдат, — я столько волов связал — неужели их бросить? —

Брось, — отвечает змей. — На что они нам! —

Пришли в избу, наложили два котла говядины, а воды нету.

Нá тебе воловью шкуру, — говорит змей солдату. — Ступай набери полную воды и неси сюда — станем обед варить. —

Солдат взял шкуру, потащил к колодцу. Еле-еле порожнюю тащит.

Пришел к колодцу и давай окапывать его кругом.

Змей ждал, ждал — не выдержал, побежал сам:

Что это ты, брат, делаешь? —

Хочу колодец кругом окопать да в избу перетащить, чтоб не нужно было каждый день ходить по воду. —

Экий ты! Что затеваешь! На это много времени уйдет, а нам обед варить! —

Опустил змей в колодец воловью шкуру, набрал полную воды, вытащил и понес домой.

А ты, брат, — говорит он солдату, — ступай в лес, выбери сухой дуб и волоки в избу: пора огонь разводить. —

Пошел солдат в лес, начал лыко драть да веревку вить. Свил длинную-предлинную веревку и принялся дубы опутывать.

Змей ждал, ждал — не выдержал, сам побежал в лес:

Что так мешкаешь? —

Да вот хочу зараз дубов двадцать зацепить веревкою да и тащить, чтоб надолго дров хватило. —

Экий ты, все по-своему делаешь! — говорит змей. —

Вырвал с корнем толстый дуб и сам поволок к избе.

Солдат сделал вид, что крепко сердит: курит свою трубочку, сам ни словечка не говорит.

Наварил змей говядины, зовет солдата обедать.

А солдат сердито отвечает:

Не хочу! —

Вот змей съел один целого вола, выпил воловью шкуру воды и стал солдата выспрашивать:

Скажи, брат, за что сердишься? —

А за то и сержусь, — отвечает солдат, — что я ни сделаю, все не так, все не по-твоему. —

Ну не сердись, помиримся! —

Если хочешь со мной помириться, вези меня в мою деревню. —

Изволь, брат, отвезу. —

Сел солдат змею на спину и полетел на нем.

Подлетел змей к деревне, спустился на землю. Увидели его ребятишки. Бегут, во все горло кричат:

Солдат приехал! Змея привез! —

Змей испугался и спрашивает:

Что, что они кричат? Никак я не разберу. —

А то и кричат, что сейчас за тебя примутся! —

«Ну, — думает змей, — коли в этих местах малые ребята таковы, то взрослые и подавно спуску не дадут!»

Сбросил солдата — да бежать.

Убежал и пропал, как в воду канул. Перестал по деревням летать да людей пожирать — так напугался!

 

Про мужика-бедняка и топор

 

Однажды мужик пошел в лес дрова рубить, подошел к озеру, сел на берег и нечаянно уронил топор в воду. Сидит он и плачет. Вдруг из воды выходит черт и спрашивает:

Чего, мужик, плачешь? —

Топор уронил. —

Ушел черт в воду и через недолгое время приносит мужику серебряный топор и спрашивает:

Твой топор? —

Нет, — отвечает мужик, — не мой. —

Черт снова ушел в воду и снова приносит ему топор — теперь золотой. И спрашивает:

Твой топор? —

Нет, — отвечает мужик, — не мой. —

В третий раз черт вынес мужику его собственный топор. И спрашивает:

Твой топор? —

Мой, мой! —

Тогда черт подарил мужику все три топора, и пошел мужик домой с радостью.

Пришел он домой и рассказал все мужикам.

Тогда одному богатому мужику тоже захотелось получить золотой и серебряный топоры.

Пришел он к озеру, бросил свой топор в воду, сидит и горюет.

Выходит из воды черт:

Что ты горюешь? —

Да топор потопил. —

Ушел черт, потом приносит ему серебряный топор и спрашивает:

Твой топор? —

Мой, мой, чур, мой! — закричал мужик. —

А черт ушел с топором и больше не вышел из воды.

Так богатый мужик и остался без топора.

 

Про мышь зубастую, да про воробья богатого

 

Пришла старуха и стала сказывать про деревенское раздолье: про ключи студеные, про луга зеленые, про леса дремучие, про хлебы хлебистые да про ярицу яристую. Это не сказка, а присказка, сказка будет впереди.

Жил-был в селе мужичок, крестьянин исправный... у кого хлеб родится сам-четверт, сам-пят, а у него нередко и сам-десят! Сожнет мужичок хлеб, свезет в овин, перечтет снопы да каждый десятый сноп к стороне отложит, примолвя: «Это на долю бедной братьи». Услыхав такие речи, воробей зачирикал во весь рот:

Чив, чив, чив! мужичок полон овин хлеба навалил, да и на нашу братью видимо-невидимо отложил! —

Ши-шь, не кричи во весь рот, — пропищала — мышь-пискунья, — не то все услышат: налетит ваша братья, крылатая стая, все по зернышку разнесет, весь закром склюет и нам ничего не покинет!

Трудновато было воробью молчать, да делать нечего: мышка больно строго ему пригрозила. Вот слетел воробей со стрехи на пол да, подсев к мышке, стал тихохонько чирикать:

Давай-де, мышка-норышка, совьем себе по гнездышку — я — под стрехой, ты в подполье — и станем жить да быть да хозяйской подачкой питаться, и будет у нас все вместе, все пополам.

Мышка согласилась. Вот и зажили они вдвоем; живут год, живут другой, а на третий стал амбар ветшать; про новый хлеб хозяин выстроил другой амбар, а в старом зерна оставалось намале. Мышка-норышка это дело смекнула, раскинула на умах и порешила, что коли ей одной забрать все зерно, то более достанется, чем с воробьем пополам. Вот прогрызла она в половице в закроме дыру, зерно высыпалось в подполье, а воробей и не видал того, как весь хлеб ушел к мышке в нору. Стал воробей поглядывать: где зерно? Зерна не видать; он туда, сюда — нет нигде ни зерна; стал воробей к мышке в нору стучаться:

Тук, тук, чив, чив, чив, дома ли, сударушка мышка? —

А мышка в ответ:

Чего ты тут расчирикался? Убирайся, и без тебя голова болит! —

Заглянул воробей в подполье да как увидал там хлеба ворох, так пуще прежнего зачирикал:

Ах ты, мышь подпольная, вишь, что затеяла; да где ж — твоя правда? Уговор был: все поровну, все пополам, а ты это что делаешь? Взяла да и обобрала товарища!

И-и, — пропищала мышка-норышка, — вольно тебе старое помнить, я так ничего знать не знаю и помнить не помню! —

Нечего делать, стал воробей мышке кланяться, упрашивать, а она как выскочит, как начнет его щипать, только перья полетели!

Рассердился и воробей, взлетел на крышу и зачирикал так, что со всего округа воробьи слетелись, видимо-невидимо. Всю крышу обсели и ну товарищево дело разбирать; все по ниточке разобрали и на том порешили, чтобы к звериному царю всем миром с челобитьем лететь. Снялись, полетели, только небо запестрело. Вот прилетели они к звериному царю, зачирикали, защебетали, так что у царя Льва в ушах зазвенело, а он в ту пору прилег было отдохнуть. Зевнул Лев, потянулся да и говорит:

Коли попусту слетелись, так убирайтесь восвояси — — спать хочу; а коли дело есть до меня, то говори один, ведь петь хорошо вместе, а говорить — порознь!

Вот и выскочил воробышек, что побойчее других, и стал так сказывать дело:

Лев-государь, вот так и так, наш брат воробей положил — уговор с твоей холопкой, мышью зубастой, жить в одном амбаре, есть из одного закрома до последнего зерна; прожили они так без малого три года, а как стал хлеб к концу подходить, мышь подпольная и слукавила — прогрызла в закроме дыру и выпустила зерно к себе в подполье; брат воробей стал ее унимать, усовещивать, а она, злодейка, так его ощипала кругом, что стыдно в люди показаться; повели, царь, мышь ту казнить, а все зерно истцу воробью отдать; коли же ты, государь, нас с мышью не рассудишь, так мы полетим к своему царю с челобитной!

И давно бы так, идите к своему Орлу! — сказал Лев, потянулся и опять заснул. —

Туча тучей поднялася стая воробьиная с челобитной к Орлу на звериного царя да на его холопку-мышь. Выслушал царь Орел да как гаркнет орлиным клектом:

Позвать сюда трубача! —

А грач-трубач уж тут как тут, стоит пред Орлом тише воды ниже травы.

Труби, трубач, великий сбор моим богатырям: беркутам, — соколам, коршунам, ястребам, лебедям, гусям и всему птичьему роду, чтобы клювы точили, когти вострили: будет-де вам пир на весь мир. А тому ли звериному царю разлетную грамоту неси: за то-де, что ты, царь-потатчик, присяги не памятуешь, своих зверишек в страхе не держишь, наших пернатых жалоб не разбираешь, вот за то-де и подымается на тебя тьма-тьмущая, сила великая; и чтобы тебе, царю, выходить со своими зверишками на поле Арекское, к дубу Веретенскому.

Тем временем, выспавшись, проснулся Лев и, выслушав трубача-бирюча, зарыкал на все свое царство звериное; сбежались барсы, волки, медведи, весь крупный и мелкий зверь, и становились они у того дуба заветного. И налетала на них туча грозная, непроносная, с вожаком своим, с царем Орлом, и билися обе рати не отдыхаючи три часа и три минуты, друг друга не одолевая; а как нагрянула западная сила, ночная птица, пугач да сова, тут зубастый зверь-мышь первый наутек пошел. Доложили о том докладчики звериному царю, рассердился Лев-государь на зубастую мышь:

Ах ты, мышь, мелюзга подпольная, из-за тебя, мелкой сошки, бился я, не жалеючи себя, а ты же первая тыл показала! —

Тут велел Лев отбой бить, замиренья просить; а весь награбленный хлеб присудил воробью отдать, а мышь подпольную, буде найдется, ему же, воробью, головою выдать. Мышь не нашли, сказывают: «Сбежала-де со страху за тридевять земель в тридесятое царство, не в наше государство». Воробышек разжился, и стал у него что ни день, то праздник, гостей видимо-невидимо, вся крыша вплотную засажена воробьями, и чирикают они на все село былину про мышь подпольную, про воробья богатого да про свою удаль молодецкую.

 

 

 

Про нужду

 

Жил в деревне бедный мужичок. Вот однажды работает он в мороз в худенькой своей одежонке, дрова рубит — не нагреется; лицо его от мороза разгорается. Въезжает в деревню барин, остановился около мужика:

В какую стужу ты рубишь! —

Эх, сударь, нужда рубит! —

Барин изумился, спрашивает кучера:

А что, кучер, какая это нужда? Знаешь ли ты ее? —

Я только сейчас, сударь, слышу. —

Спрашивает барин мужика:

Какая же это, мужичок, нужда? Где она у тебя? —

Мужик и говорит:

А на что тебе, сударь? —

Да охота мне ее поглядеть. —

Увидал мужик: в чистом поле на бугринке стоит былинка вся в снегу.

А вот, — сказал мужик, — на бугре, сударь, нужда стоит! Вот она как от ветру шатается, и никто не догадается! —

Барин говорит:

Нет ли времечка тебе ее нам указать? —

Пожалуй, можно, сударь. —

Сели на тройку лошадей и поехали в чисто поле нужду глядеть. Выехали они на бугринку, а другая былинка дальше стоит. И указывает мужик рукой:

А вот, сударь, она в стороне. Нам ехать нельзя: снег глубок. —

Покарауль-ка, — сказал барин, — тройку лошадей, я схожу погляжу. —

Барин слез и пошел, а кучер-то и говорит:

Сударь, возьмите и меня: и мне охота поглядеть. —

И полезли по снегу оба. Одну былинку пройдут, другую найдут, а еще нужду не видят. А мужичок-то был не промах, выпряг лошадей, сел на одну, а других стегнул да и полетел. Только они его и видели. Полазили по снегу два дурака, на дорожку вышли, к повозке подошли, а лошадушек след простыл. Думали, думали барин с кучером... Что же делать? Лошадей-то нет, а повозку бросить жалко. Говорит барин кучеру:

Впрягайся-ка, кучер, в корень, а я хоть в пристежку. —

Кучер говорит:

Нет, вы, барин, поисправнее, немножко посильнее — вы в корень, а я — в пристежку. —

Ну, нечего делать, запрягся барин в корень. Везут да везут, повезут да встанут. А мужик припрятал лошадей и пошел навстречу.

Что это вы, барин, повозку на себе везете? —

Барин сердито говорит:

Уйди! Нужда везет. —

Какая же это нужда? —

Ступай в поле, вот там на бугре стоит! —

А сам везет да везет. Приехал домой еле жив. Нужду увидел и тройку лошадей потерял.

 

Про одного солдата

 

Прослужил солдат у царя три года, и царь за службу дал ему три копейки. Ну, он и пошел домой. Идет, а по дороге попадается мышь:

Здравствуй, солдат! —

Здравствуй, мышь! —

Где, солдат, был? —

Служил. —

Много ли царь за службу денег дал? —

Три копейки! —

Дай мне одну копейку, я тебе, может, пригожусь. —

«Ну, — подумал солдат, — не было денег, да и тут не деньги!»

Взял и отдал мышке копейку. И пошел дальше. Идет, попадается ему жук:

Здравствуй, солдат! —

Здравствуй, жук! —

Где, солдат, был? —

Служил. —

Много ли царь за службу денег дал? —

Дал три копейки, да я отдал мышке одну копейку, осталось две! —

Дай мне копейку, я тебе, может, тоже пригожусь. —

Отдал солдат копейку и пошел дальше. Идет, попадается рак:

Здравствуй, солдат! —

Здравствуй, рак! —

Где, солдат, был? —

Служил. —

Много ли царь за службу денег дал? —

Дал три копейки, а я мышке отдал копейку, жуку — копейку, еще осталась одна. —

Дай мне тоже копейку, я тебе тоже, может, пригожусь! —

Отдал и эту копейку, пошел без денег. И как раз пришлось солдату идти через Питер и с Васильевского острова по мосту переезжать Неву. Это как раз к Зимнему дворцу мост-то подходит. А на мосту народу — протолкнуться некуда, не то чтобы солдату пройти. Солдат спрашивает у народа:

А что такое тут делается? —

А ему отвечают:

Вот что, солдат. У царя дочь положила зарок: кто — рассмешит ее, за того и замуж выйти. Видишь, она сидит на балконе, а на площади по-всякому стараются, как бы рассмешить царевну, но придумать ничего не могут!

Ну, делать нечего, мостом идти нельзя, пошел солдат позади перил. Но шинель-то у него была рваная, как-то за гайку дыркой задел, и сдернуло его с моста в Неву. Вдруг, откуда ни возьмись, — мышь, жук, рак, солдата из Невы вытащили, и как раз против Зимнего дворца, где стояла царевна на балконе. Вот мышь разувает его, жук портянки выжимает, а рак вилки свои расставил да на солнышке портянки и сушит. День-то был хороший!

А царевна на балконе увидела, рассмеялась и в ладони захлопала:

Ой, как хорошо за солдатом ухаживают! —

Ну, солдата сейчас же забрали, привели к царю, царь и говорит:

Так вот что, солдат, царское слово назад не берется, и дочернин зарок я должен исполнить, выдать за тебя замуж дочку! —

Ну, недолго думавши, честным пирком да за свадебку.

Да недолго солдату пришлось жить у царя, захотелось ему домой. Царь и говорит ему:

Чтобы тебе, зять, пешком не идти, дам тебе я лошадь! —

И дал он ледяную кобылу, гороховую плетку, синий кафтан да красную шапку. Вот солдат сел на кобылу и поехал домой.

Ну, на такой кобыле круто не поедешь. Ехал он целую зиму до Пудожа, весной остановился на Филимонихе. День-то был веселый, жаркий, заснул солдат, ледяная кобыла и растаяла, а гороховую плетку сороки да вороны расклевали; остался у него синь кафтан да красная шапка, и пошел солдат на Заречье пешком. Идет он по деревне Истоминой, а ребята и кричат:

У Федьки синь кафтан! —

А ему почудилось «скинь кафтан». Солдат кафтан снял да и повесил на кол и пошел дальше. Идет по деревне Сениной, а ребята кричат:

У Федьки красная шапка! —

А солдату почудилось «краденая шапка». Он и ее на кол повесил. Перешел через деревню, а тут хлебные зароды, ворона сидит и каркает:

Бурлак идет! Бурлак идет! —

А сорока на колу кричит:

Чики, чики из Питера, чики, чики из Питера! —

Дошел солдат до дому, петух у крыльца кричит:

Без денег, без денег! —

Заходит в сени, а курица на сарае сидит кричит:

Как это так? Как это так? Как это так? —

Зашел в избу, а кошка с печи спрыгнула и кричит:

Профурал, профурал, профурал! —

Вот так ничего у солдата и не осталось.

 

 

Птичий язык

 

В одном городе жил купец с купчихою, и родился у них сын не по годам смышленый, назвали его Василием.

Раз как-то обедали они втроем; а над столом висел в клетке соловей и так жалобно пел, что купец не вытерпел и проговорил:

Если б сыскался такой человек, который отгадал бы — мне, что соловей распевает и какую судьбу предвещает, — кажись, при жизни бы отдал ему половину имения, да и по смерти отказал много добра.

А мальчик — ему было лет шесть тогда — посмотрел отцу с матерью в глаза и сказал:

Я знаю, что соловей поет, да сказать боюсь. —

Говори без утайки! — пристали к нему отец с матерью. —

И Вася со слезами вымолвил:

Соловей предвещает, что придет пора-время, будете вы — мне служить: отец станет воду подавать, а мать полотенце — лицо, руки утирать.

Слова эти больно огорчили купца с купчихою, и решились они сбыть свое детище; построили небольшую лодочку, в темную ночь положили в нее сонного мальчика и пустили в открытое море.

На ту пору вылетел из клетки соловей-вещун, прилетел в лодку и сел мальчику на плечо.

Вот плывет лодка по морю, а навстречу ей корабль на всех парусах летит. Увидал корабельщик мальчика, жалко ему стало, взял его к себе, расспросил про все и обещал держать и любить его, как родного сына.

На другой день говорит мальчик новому отцу:

Соловей напевает, что подымится буря, поломает мачты, прорвет паруса; надо поворотить в становище. —

Но корабельщик не послушался.

И впрямь поднялась буря, поломала мачты, оборвала паруса.

Делать нечего, прошлого не воротишь; поставили новые мачты, поправили паруса и поплыли дальше. А Вася опять говорит:

Соловей напевает, что навстречу идут двенадцать кораблей, все разбойничьих, во полон нас возьмут! —

На тот раз корабельщик послушался, приворотил к острову и видел, как те двенадцать кораблей, все разбойничьих, пробежали мимо. Выждал корабельщик сколько надобно и поплыл дальше.

Ни мало, ни много прошло времени, пристал корабль к городу Хвалынску; а у короля тех мест уже несколько годов перед дворцовыми окнами летают и кричат ворон с воронихою и вороненком, ни днем, ни ночью никому угомону не дают.

Что ни делали, никакими хитростями не могут их от окошек отжить. И приказано было от короля прибить на всех перекрестках и пристанях такову грамоту: ежели кто сможет отжить от дворцовых окошек ворона с воронихою, тому король отдаст в награду полцарства своего и меньшую королевну в жены; а кто возьмется за такое дело, а дела не сделает, тому отрублена будет голова.

Много было охотников породниться с королем, да все головы свои под топор положили.

Узнал про то Вася, стал проситься у корабельщика:

Позволь пойти к королю — отогнать ворона с воронихою. —

Сколько ни уговаривал его корабельщик, никак не мог удержать.

Ну, ступай, — говорит, — да если что недоброе случится, на себя пеняй! —

Пришел Вася во дворец, сказал королю и велел открыть то самое окно, возле которого воронье летало.

Послушал птичьего крику и говорит королю:

Ваше величество, сами видите, что летают здесь трое: — ворон, жена его ворониха и сын их вороненок; ворон с воронихою спорят, кому принадлежит сын — отцу или матери, и просят рассудить их. Ваше величество! Скажите, кому принадлежит сын?

Король говорит:

Отцу. —

Только сказал король это слово, ворон с вороненком полетели вправо, а ворониха — влево.

После того король взял мальчика к себе, и жил он при нем в большой милости и чести; вырос и стал молодец молодцом, женился на королевне и взял в приданое полцарства.

Вздумалось ему как-то поездить по разным местам, по чужим землям, людей посмотреть и себя показать; собрался и поехал странствовать.

В одном городе остановился он ночевать; переночевал, встал поутру и велит, чтоб подали ему умыться.

Хозяин принес ему воду, а хозяйка подала полотенце; поразговорился с ними королевич и узнал, что то были отец его и мать, заплакал от радости и упал к их ногам родительским; а после взял их с собою в город Хвалынск, и стали они все вместе жить-поживать да добра наживать.

 

 

Пузырь, соломинка и лапоть

 

Жили-были пузырь, соломинка и лапоть.

Пошли они в лес дрова рубить. Дошли до реки и не знают, как перейти через реку.

Лапоть говорит пузырю:

Пузырь, давай на тебе переплывем! —

Нет, лапоть! Пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, мы по ней перейдем. —

Соломинка перетянулась с берега на берег. Лапоть пошел по соломинке, она и переломилась. Лапоть упал в воду.

А пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул.

 

Разговор

 

Повстречались под вечер два приятеля. Один другого и спрашивает:

Чего сегодня делал? —

Рукавицы искал. —

Нашел? —

Нашел. —

Где ж они были? —

Да за поясом. А ты куда шагаешь? —

За семь верст. —

Киселя хлебать? —

Нет, комара искать. —

Это которого ж комара? —

Да того, который за нос укусить меня хочет. —

Да он же при тебе! —

Где это при мне? —

Да на носу у тебя! —

 

Репа

 

Была репа важная, дивилась старуха каждая: одним днем кругом не обойдешь! У той репы половину мы с семьей целую неделю ели, а другую половину — другую неделю. Корку навалили да кобылу надсадили и телегу обломили.

Вот какая была мудрость недавно утресь!

 

Репа и мед

 

Однажды говорила о себе репа:

Я, репа, с медом хороша! —

Поди прочь, хвастунья! — отвечал ей мед. — Я и без тебя хорош. —

 

РЕПКА

 

Посадил дед репку и говорит:

— Расти, расти, репка, сладкá! Расти, расти, репка, крепкá!

Выросла репка сладкá, крепкá, большая-пребольшая.

Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может.

Позвал дед бабку.

 

Бабка за дедку,

Дедка за репку —

 

Тянут-потянут, вытянуть не могут.

Позвала бабка внучку.

 

Внучка за бабку,

Бабка за дедку,

Дедка за репку —

 

Тянут-потянут, вытянуть не могут.

Позвала внучка Жучку.

 

Жучка за внучку,

Внучка за бабку,

Бабка за дедку,

Дедка за репку —

 

Тянут-потянут, вытянуть не могут.

Позвала Жучка кошку.

 

Кошка за Жучку,

Жучка за внучку,

Внучка за бабку,

Бабка за дедку,

Дедка за репку —

 

Тянут-потянут, вытянуть не могут.

Позвала кошка мышку.

 

Мышка за кошку,

Кошка за Жучку,

Жучка за внучку,

Внучка за бабку,

Бабка за дедку,

Дедка за репку —

 

Тянут-потянут — и вытянули репку.

 

Рифмы

 

Шиш по своим делам в город пошел. Дело было летом, жарко.

Впереди едет дядька на лошади. Шиш устал, ему хочется на лошадке подъехать. Он и кричит этому дядьке:

Здравствуйте, Какой-то-Какойтович! —

Дядька не расслышал, как его назвали, только понял, что по имени и отечеству. Он и кричит Шишу:

Здравствуйте, молодой человек! —

А шиш опять:

Как супруга ваша поживает, как деточки? —

Дядька говорит:

Благодарим вас, хорошо живут. А если вы знакомый, так присаживайтесь на телегу, подвезу вас. —

Шишу то и надо, сел рядом с дядькой. А Шиш молча сидеть не может. Он только тогда молчит, когда спит.

Он говорит:

Дяденька, давайте играть в рифмы. —

Это что такое — рифмы? —

А давайте так говорить, чтоб складно было. —

Давай. —

Вот, дяденька, как твоего папашу звали? —

Моего папашу звали Кузьма. —

Шиш говорит:

 

Я твоего Кузьму —

За бороду возьму!

 

Дядька говорит:

Это зачем же ты моего папашу за бороду брать будешь? —

Шиш говорит:

Это, дяденька, для рифмы. Ты скажи, как твоего дедушку звали. —

Моего дедушку звали Иван. —

Шиш говорит:

 

Твой дедушка Иван —

Посадил кошку в карман.

Кошка плачет и рыдает,

Твово дедушку ругает.

 

Дядька разгорячился:

Это зачем мой дедушка будет кошку в карман сажать? Ты зачем такие пустяки прибираешь? —

Это, дяденька, для рифмы. —

Я вот тебе скажу рифму; тебя как зовут? —

Меня зовут... Федя. —

Дядька говорит:

 

Если ты Федя, —

То поймай в лесу медведя.

На медведе поезжай,

А с моей лошади слезай!

 

Дяденька, я пошутил. Меня зовут не Федя, а Степан. —

Дядька говорит:

 

Если ты Степан, —

Садись на ероплан.

На ероплане и летай,

А с моей лошади слезай!

 

Дяденька, это я пошутил. Меня зовут не Степан, а... Силантий. —

Дядька говорит:

 

Если ты Силантий, —

То с моей лошади слезантий!

 

Что ты, дяденька, такого и слова нет — «слезантий». —

Хотя и нет, все равно слезай! —

Шишу и пришлось слезть с телеги. Так ему и надо. Если тебя добрый человек везет на лошадке, ты сиди молча, а не придумывай всяких пустяков.

 

Рыбацкая и охотничья байки

 

Встретились рыбак и охотник и разговорились.

Раз, — говорит рыбак, — у меня клюнула щука. Я ее — тащить, а она такая сильная да большая, — думаю, ее мне в лодку не втащить. Взял топор, тюкнул — и разрубил пополам. Голова ушла, а хвост остался. Ну, взял хвост, принес домой... А на следующий год на этом же самом месте закинул блесну — опять эта щука схватила, без хвоста.

Бывает... А вот у меня была собака. Пойду на охоту, — она заметит зайца, сделает стойку и поднимет лапу: один заяц, значит! А попадутся два зайца — две лапы поднимет; три зайца — три лапы, а на одной стоит.

Ну, а — четыре зайца? —

Четыре? Тогда она четыре лапы поднимает. —

А на чем же, — спрашивает рыбак, — она стоит? —

Как на чем?.. На хвосте! —

 

С того свету выходец

 

Приходит солдат к старухе:

Здравствуй, бабушка! —

Кормилец, откуда ты? —

Я с того свету выходец. —

А мой сынок? В Егорьев день его хоронили. Может, видел? —

Видел, бабушка! Твой сын у бога коров пасет, да — коровушку потерял: вот бог у него двадцать пять рублей требует, а где он возьмет?

Вот у меня, — говорит старуха, — двадцать рублей есть, а больше нет. У меня в этом сундуке много денег, да хозяина нет... —

Бабушка, бог не мужик, попросим, за пятеркой не погонится. Давай сюда! —

Сапоги его еще возьми... снаряды все... —

Возьму, бабушка, все снесу! —

И двадцать рублей денег дала. И масла предлагает, а он говорит:

Там масла хватает, вот свининки нет. —

Дам окорок! Бери шпику, снеси. —

Отдала все снаряды, и двадцать рублей денег, и окорок свинины, и пошел солдат.

Приезжает хозяин. Она плачет.

Ты чего плачешь? —

С того свету выходец был. Сынок наш стадо коров там у — бога пасет. Одну коровушку потерял, бог ругается, двадцать пять рублей требует. А у меня двадцать только было. Отдала я...

У, дура, дура! —

Запряг лошадку в тарантас. Взял нож с собой.

Я догоню — луна светит. Свяжу да и уряднику свезу! —

Нож взял и погнался. Нагоняет солдата в лесу.

Стой, — говорит, — солдат! Ты мою хозяйку обманул. Я пойду лыка надеру, да тебя свяжу и уряднику свезу. Держи лошадей! —

Иди, иди, батюшка! Я покараулю. —

Он ушел в лес — солдат снял котомочку, положил и поехал своим чередом. Мужик пришел — лошадей не видать. И солдат пропал.

Вот я дурак, прости господи! Хозяйку солдат обманул на двадцать рублей и на снаряды, а я лошадей отдал со всей рухлядью. —

Идет домой, голову повесил: «Что бы сделать, чтоб жена не ругала?»

Пришел.

А где лошади? — спрашивает. —

А, — говорит, — я отдал. Неужели тебе дитенок, а мне щенок? Я отдал лошадок. Пусть сынок на том свете катается!.. —

А вот, родительское сердце! —

 

Семь Симеонов

 

Жил-был старик со старухой. Пришел час: мужик помер. Осталось у него семь сыновей-близнецов, что по прозванию семь Симеонов.

Вот они растут да растут, все один в одного и лицом и статью, и каждое утро выходят пахать землю все семеро.

Случилось так, что тою стороною ехал царь: видит с дороги, что далеко в поле пашут землю как на барщине — так много народу! — а ему ведомо, что в той стороне нет барской земли.

Вот посылает царь своего конюшего узнать, что за люди такие пашут, какого роду и звания, барские или царские, дворовые ли какие, или наемные?

Приходит к ним конюший, спрашивает:

Что вы за люди такие есть, какого роду и звания? —

Отвечают ему:

А мы такие люди, мать родила нас семь Симеонов, а пашем мы землю отцову и дедину. —

Воротился конюший и рассказал царю все, как слышал. Удивляется царь.

Такого чуда не слыхивал я! — говорит он и тут же — посылает сказать семи Симеонам, что он ждет их к себе в терем на услуги и посылки.

Собрались все семеро и приходят в царские палаты, становятся в ряд.

Ну, — говорит царь, — отвечайте: к какому мастерству кто способен, какое ремесло знаете? —

Выходит старший.

Я, — говорит, — могу сковать железный столб сажон в двадцать вышиною. —

А я, — говорит второй, — могу уставить его в землю. —

А я, — говорит третий, — могу влезть на него и осмотреть кругом далеко-далеко все, что по белому свету творится. —

А я, — говорит четвертый, — могу срубить корабль, что ходит по морю, как посуху. —

А я, — говорит пятый, — могу торговать разными товарами по чужим землям. —

А я, — говорит шестой, — могу с кораблем, людьми и товарами нырнуть в море, плавать под водою и вынырнуть где надо. —

А я, — вор, — говорит седьмой, — могу добыть, что приглядится иль полюбится. —

Такого ремесла я не терплю в своем — царстве-государстве, — ответил сердито царь последнему, седьмому Симеону, — и даю тебе три дня сроку выбираться из моей земли куда тебе любо; а всем другим шестерым Симеонам приказываю остаться здесь.

Пригорюнился седьмой Симеон: не знает, как ему быть и что делать.

А царю была по сердцу красавица царевна, что живет за горами, за морями. Вот бояре, воеводы царские и вспомнили, что седьмой Симеон, мол, пригодится и, может быть, сумеет привезти чудную царевну, и стали они просить царя оставить Симеона.

Подумал царь и позволил ему остаться.

Вот на другой день царь собрал бояр своих и воевод и весь народ, приказывает семи Симеонам показать свое уменье.

Старший Симеон, недолго мешкая, сковал железный столб в двадцать сажон вышиною. Царь приказывает своим людям уставить железный столб в землю, но как ни бился народ, не мог его уставить.

Тогда приказал царь второму Симеону уставить железный столб в землю. Симеон второй, недолго думая, поднял и упер столб в землю.

Затем Симеон третий влез на этот столб, сел на маковку и стал глядеть кругом далече, как и что творится по белу свету; и видит синие моря, на них, как пятна, мреют корабли, видит села, города, народа тьму, но не примечает той чудной царевны, что полюбилась царю. И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.

Видишь? — — кричит ему царь.

Вижу. —

Слезай же поскорее вниз и доставай царевну, как там знаешь, чтоб была мне во что бы ни стало! —

Собрались все семеро Симеонов, срубили корабль, нагрузили его всяким товаром, и все вместе поплыли морем доставать царевну по-за сизыми горами, по-за синими морями.

Едут, едут между небом и землей, пристают к неведомому острову у пристани.

А Симеон меньшой взял с собою в путь сибирского кота ученого, что может по цепи ходить, вещи подавать, разны немецки штуки выкидывать.

И вышел меньшой Симеон со своим котом с сибирским, идет по острову, а братьев просит не сходить на землю, пока он сам не придет назад.

Идет по острову, приходит в город и на площади пред царевниным теремом забавляется с котом ученым и сибирским: приказывает ему вещи подавать, через плетку скакать, немецкие штуки выкидывать.

На ту пору царевна сидела у окна и завидела неведомого зверя, какого у них нет и не водилось отродясь. Тотчас же посылает прислужницу свою узнать, что за зверь такой и продажный али нет? Слушает Симеон красную молодку, царевнину прислужницу, и говорит:

Зверь мой — — кот сибирский, а продавать — не продаю ни за какие деньги, а коли крепко кому он полюбится, тому подарить — подарю.

Так и рассказала прислужница своей царевне, а царевна снова подсылает свою молодку к Симеону-вору:

Крепко, мол, зверь твой полюбился! —

Пошел Симеон во терем царевнин и принес ей в дар кота своего сибирского; просит только за это пожить в ее тереме три дня и отведать царского хлеба-соли, да еще прибавил:

Научить тебя, прекрасная царевна, как играться и забавляться с неведомым зверем, с сибирским котом? —

Царевна позволила, и Симеон остался ночевать в царском тереме.

Пошла весть по палатам, что у царевны завелся дивный неведомый зверь; собрались все: и царь, и царица, и царевичи, и царевны, и бояре, и воеводы, — все глядят, любуются не налюбуются на веселого зверя, ученого кота. Все желают достать и себе такого и просят царевну; но царевна не слушает никого, не дарит никому своего сибирского кота, гладит его по шерсти шелковой, забавляется с ним день и ночь, а Симеона приказывает поить и угощать вволю, чтоб ему было хорошо.

Благодарит Симеон за хлеб-соль, за угощенье и за ласки и на третий день просит царевну пожаловать к нему на корабль, поглядеть на устройство его и на разных зверей, виданных и невиданных, ведомых и неведомых, что привез он с собою.

Царевна спросилась у батюшки-царя и вечерком с прислужницами и няньками пошла смотреть корабль Симеона и зверей его, виданных и невиданных, ведомых и неведомых.

Приходит, у берега поджидает ее Симеон меньшой и просит царевну не прогневаться и оставить на земле нянек и прислужниц, а самой пожаловать на корабль:

Там много зверей разных и красивых; какой тебе — полюбится, тот и твой! А всех одарить, кому что полюбится, — и нянек, и прислужниц — не можем.

Царевна согласна и приказывает нянькам да прислужницам подождать ее на берегу, а сама идет за Симеоном на корабль глядеть дива дивные, зверей чудных.

Как взошла — корабль и отплыл, и пошел гулять по синему морю.

Царь ждет не дождется царевны. Приходят няньки и прислужницы, плачутся, рассказывая свое горе. И распалился гневом царь, приказывает сейчас же устроить погоню.

Снарядили корабль, и погнался царский корабль за царевной. Чуть мреет далече — плывет корабль Симеонов и не ведает, что за ним царская погоня летит — не плывет! Вот уж близко!

Как увидали семь Симеонов, что погоня уж близко — вот-вот догонит! — нырнули и с царевной и с кораблем. Долго плыли под водой и поднялись наверх тогда, как близко стало до родной земли.

А царская погоня плавала три дня, три ночи; ничего не нашла, с тем и возвратилась.

Приезжают семь Симеонов с прекрасной царевной домой, глядь — на берегу высыпало народу, что гороху, премногое множество! Сам царь поджидает у пристани и встречает гостей заморских, семерых Симеонов с прекрасной царевной, с радостью великою.

Как сошли они на берег, народ стал кричать и шуметь, а царь поцеловал царевну во уста сахарные, повел во палаты белокаменные, посадил за столы дубовые, скатерти браные, угостил всякими напитками медовыми и наедками сахарными и вскорости отпраздновал свадьбу с душою-царевной — и было веселье и большой пир, что на весь крещеный мир!

А семи Симеонам дал волю по всему царству-государству жить да поживать привольно, торговать беспошлинно, владеть землей жалованной безобидно; всякими ласками обласкал и домой отпустил с казной на разживу.

Была и у меня клячонка — восковые плеченки, плеточка гороховая. Вижу: горит у мужика овин; клячонку я поставил, пошел овин заливать. Покуда овин заливал, клячонка растаяла, плеточку вороны расклевали. Торговал кирпичом, остался ни при чем; был у меня шлык, под воротню шмыг, да колешко сшиб, и теперь больно. Тем и сказке конец!

 

Сердитая барыня

 

В усадьбе жила барыня — и до того сердитая, никому житья не было! Староста придет спросить что — она его не отпустит, пока не отхлещет. А мужикам-то житья не было никакого: драла, как собак.

Вот раз приходит солдат на побывку домой. Рассказали ему про барыню, а он и говорит: «Я ее проучу».

Настала ночь, барыня уснула. Велел солдат лошадей запрячь.

Подъехал к усадьбе, тихонько вынес барыню и отвез в избу к сапожнику. А сапожникову жену отвез в усадьбу.

Пробудилась на заре жена сапожника, видит — дом преотличный. Тотчас служанки к ней подбежали, подают умываться. Помылась — подали полотенце, вытерлась. Подают самовар. Села она чай пить. Староста приходит к ней на цыпочках. Она взглянула на него: что за мужик?

Тебе, — говорит, — что надо? —

Я, барыня, пришел спросить, какой наряд на сегодня дадите. —

А она догадалась, как ответить:

Нешто вы не знаете? Что вчера делали, то и сегодня делайте! —

Староста вышел на кухню и говорит:

Сегодня барыня добрая, просто отроду такая не бывала! —

Живет сапожникова жена в усадьбе месяц и другой, и так ее расхвалили крестьяне — по всей округе нет лучше барыни!

А барыня пробудилась утром у сапожника и кричит:

Слуги! —

Сапожник сидит и шьет:

Подымайся, баба, пора печь топить! —

А ты кто такой! Подавай умываться! —

Ах ты, барыня! Сама поди по воду: солнышко давно — встало. — Вскочил со стула, сдернул ремень и давай ее хлестать. — Ты нешто не знаешь своей должности? Ты должна вставать и печь затоплять!

И до того хлестал ее, пока не устал. Барыня взмолилась. Побрела по воду, потом за дровами, затопила печь, кое-чего сварила.

И так жила она месяца два. За что ни возьмется, ничего у нее не выходит, все из рук валится: то щи недоварит, то воду разольет. Сапожник ее не раз колотил. И сделалась барыня добрая, работящая.

Как услыхал об этом солдат, переменил ночью барыню и сапожникову жену.

Утром встает барыня тихонько, выходит из своей комнаты:

«Что это, я в старом доме? Откуда я взялась?»

Спросила служанок:

Служанки! Как же я сюда попала? —

Ты, барыня, нигде и не бывала! —

И с тех пор барыня мягкая-мягкая сделалась. А сапожникова жена стала жить по-старому.

 

Сестрица Аленушка и братец Иванушка

 

Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка.

Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинешеньки.

Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.

Сестрица Аленушка, я пить хочу! —

Подожди, братец, дойдем до колодца. —

Шли-шли — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.

Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца! —

Не пей, братец, теленочком станешь! —

Братец послушался, пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.

Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца! —

Не пей, братец, жеребеночком станешь! —

Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы.

Иванушка говорит:

Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца! —

Не пей, братец, козленочком станешь! —

Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.

Напился и стал козленочком...

Зовет Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек.

Залилась Аленушка слезами, села под стожок — плачет, а козленочек возле нее скачет.

В ту пору ехал мимо купец:

О чем, красная девица, плачешь? —

Рассказала ему Аленушка про свою беду.

Купец ей говорит:

Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами. —

Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.

Стали они жить-поживать, и козленочек с ними живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки.

Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку.

Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на нее, привязала Алёнушке на шею камень и бросила в воду.

А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — и тот не распознал.

Одному козлёночку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:

 

Алёнушка, сестрица моя!.. —

Выплынь, выплынь на бережок...

 

Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь козлёнка...

Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает, — делать нечего, купец согласился:

Ну, зарежь его... —

Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.

Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:

Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать. —

Ну, сходи. —

Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал:

 

Аленушка, сестрица моя! —

Выплынь, выплынь на бережок.

Костры горят высокие,

Котлы кипят чугунные,

Ножи точат булатные,

Хотят меня зарезати!

 

Аленушка из реки ему отвечает:

 

Ах, братец мой Иванушка! —

Тяжел камень на дно тянет,

Шелкова трава ноги спутала,

Желты пески на груди легли.

 

А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу:

Пойди найди козленка, приведи его ко мне. —

Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:

 

Аленушка, сестрица моя! —

Выплынь, выплынь на бережок.

Костры горят высокие,

Котлы кипят чугунные,

Ножи точат булатные,

Хотят меня зарезати!

 

А из реки ему отвечают:

 

Ах, братец мой Иванушка! —

Тяжел камень на дно тянет,

Шелкова трава ноги спутала,

Желты пески на груди легли.

 

Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была.

А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.

Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

 

Сивка-бурка

 

Жил-был старик, и было у него три сына. Младшего все Иванушкой-дурачком звали.

Посеял раз старик пшеницу. Добрая уродилась пшеница, да только повадился кто-то ту пшеницу мять да топтать.

Вот старик и говорит сыновьям:

— Милые мои дети! Стерегите пшеницу каждую ночь по очереди, поймайте вора!

Настала первая ночь.

Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать. Забрался он на сеновал и проспал до утра.

Приходит утром домой и говорит:

— Всю-то ночь я не спал, пшеницу стерег! Иззяб весь, а вора не видал.

На вторую ночь пошел средний сын. И он всю ночь проспал на сеновале.

На третью ночь приходит черед Иванушке-дурачку идти.

Положил он пирог за пазуху, взял веревку и пошел. Пришел в поле, сел на камень. Сидит не спит, пирог жует, вора дожидается.

В самую полночь прискакал на пшеницу конь — одна шерстинка серебряная, другая золотая; бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет.

И стал тот конь пшеницу есть. Не столько ест, сколько копытами топчет.

Подкрался Иванушка к коню и разом накинул ему на шею веревку.

Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Иванушка вскочил на него ловко и ухватился крепко за гриву.

Уж конь носил-носил его по чисту полю, скакал-скакал — не мог сбросить!

Стал конь просить Иванушку:

— Отпусти ты меня, Иванушка, на волю! Я тебе за это великую службу сослужу.

— Хорошо, — отвечает Иванушка, — отпущу, да как я тебя потом найду?

— А ты выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни три раза молодецким посвистом, гаркни богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.

Отпустил Иванушка коня и взял с него обещание пшеницы никогда больше не есть и не топтать.

Пришел Иванушка поутру домой.

— Ну, рассказывай, что ты там видел? — спрашивают братья.

— Поймал я, — говорит Иванушка, — коня — одна шерстинка серебряная, другая золотая.

— А где же конь?

— Да он обещал больше не ходить в пшеницу, вот я его и отпустил.

Не поверили Иванушке братья, посмеялись над ним вволю. Да только уж с этой ночи и вправду никто пшеницы не трогал...

Скоро после того разослал царь гонцов по всем деревням, по всем городам клич кликать:

— Собирайтесь, бояре да дворяне, купцы да простые крестьяне, к царю на двор. Сидит царская дочь Елена Прекрасная в своем высоком тереме у окошка. Кто на коне до царевны доскочит да с ее руки золотой перстень снимет, за того она и замуж пойдет!

Вот в указанный день собираются братья ехать к царскому двору — не затем, чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. А Иванушка с ними просится:

— Братцы, дайте мне хоть какую-нибудь лошаденку, и я поеду посмотрю на Елену Прекрасную!

— Куда тебе, дурню! Людей, что ли, хочешь смешить? Сиди себе на печи да золу пересыпай!

Уехали братья, а Иванушка-дурачок и говорит братниным женам:

— Дайте мне лукошко, я хоть в лес пойду — грибов наберу!

Взял лукошко и пошел, будто грибы собирать.

Вышел Иванушка в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко под куст бросил, а сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

— Что угодно, Иванушка?

— Хочу посмотреть на царскую дочь Елену Прекрасную! — отвечает Иванушка.

— Ну, влезай ко мне в правое ухо, в левое вылезай!

Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать! Сел на Сивку-бурку и поскакал прямо к городу.

Нагнал он по дороге своих братьев, проскакал мимо них, пылью дорожной осыпал.

Прискакал Иванушка на площадь — прямо к царскому дворцу. Смотрит — народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, сидит царевна Елена Прекрасная. На руке у нее перстень сверкает — цены ему нет! А собою она красавица из красавиц.

Глядят все на Елену Прекрасную, а никто не решается до нее доскочить: никому нет охоты шею себе ломать.

Ударил тут Иванушка Сивку-бурку по крутым бокам... Фыркнул конь, заржал, прыгнул — только на три бревна до царевны не допрыгнул.

Удивился народ, а Иванушка повернул Сивку и ускакал.

Кричат все:

— Кто таков? Кто таков?

А Иванушки уж и след простыл. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.

Примчался Иванушка в чистое поле, соскочил с коня, влез ему в левое ухо, а в правое вылез и стал по-прежнему Иванушкой-дурачком.

Отпустил он Сивку-бурку, набрал полное лукошко мухоморов и принес домой:

— Эва, какие грибки хорошие!

Рассердились братнины жены на Иванушку и давай его ругать:

— Какие ты, дурень, грибы принес? Только тебе одному их есть!

Усмехнулся Иванушка, забрался на печь и сидит.

Воротились домой братья и рассказывают женам, что они в городе видели:

— Ну, хозяйки, какой молодец к царю приезжал! Такого мы сроду не видывали. До царевны только на три бревна не доскочил.

А Иванушка лежит на печи да посмеивается:

— Братцы родные, а не я ли это там был?

— Куда тебе, дурню, там быть! Сиди уж на печи да мух лови!

На другой день старшие братья снова в город поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами.

Вышел в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко бросил, сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет.

Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Влез Иванушка Сивке-бурке в правое ухо, а в левое вылез и стал молодец молодцом. Вскочил на коня и поскакал ко двору.

Видит — на площади народу еще больше прежнего. Все на царевну любуются, а скакать никто и не думает: боятся шею себе сломать!

Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бокам. Заржал Сивка-бурка, прыгнул — только на два бревна до царевнина окна не достал.

Поворотил Иванушка Сивку и ускакал. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.

А Иванушка уже в чистом поле.

Отпустил Сивку-бурку, а сам пошел домой. Сел на печь, сидит, дожидается братьев.

Приезжают братья домой и рассказывают:

— Ну, хозяйки, тот же молодец опять приезжал! Не доскочил до царевны только на два бревна.

Иванушка и говорит им:

— Братцы, а не я ли это там был?

— Сиди, дурень, помалкивай!..

На третий день братья снова собираются ехать, а Иванушка говорит:

— Дайте мне хоть плохонькую лошаденку: поеду и я с вами!

— Сиди, дурень, дома! Только тебя там и не хватает!

Сказали и уехали.

Иванушка вышел в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез. Стал молодец молодцом и поскакал к царскому двору.

Прискакал Иванушка к высокому терему, стегнул Сивку-бурку плеткой... Заржал конь пуще прежнего, ударил о землю копытами, прыгнул — и доскочил до окна!

Поцеловал Иванушка Елену Прекрасную в алые губы, снял с ее пальца заветный перстень и умчался. Только его и видели!

Тут все зашумели, закричали, руками замахали:

— Держи его! Лови его!

А Иванушки и след простыл.

Отпустил он Сивку-бурку, пришел домой. Одна рука тряпкой обмотана.

— Что это с тобою приключилось? — спрашивают братнины жены.

— Да вот, искал грибы, на сучок накололся...

И полез на печку.

Вернулись братья, стали рассказывать, что и как было:

— Ну, хозяйки, тот молодец в этот раз так скакнул, что до царевны доскочил и перстень с ее пальца снял!

Иванушка сидит на печке да знай свое:

— Братцы, а не я ли это там был?

— Сиди, дурень, не болтай зря!

Тут Иванушке захотелось на царевнин драгоценный перстень взглянуть.

Как размотал он тряпку, так всю избу и осияло!

— Перестань, дурень, с огнем баловать! — кричат братья. — Еще избу сожжешь. Пора тебя совсем из дому прогнать!

Ничего им Иванушка не ответил, а перстень снова тряпкой обвязал...

Через три дня царь снова клич кликнул: чтобы весь народ, сколько ни есть в царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться. А кто царским пиром побрезгает, тому голову с плеч долой!

Нечего делать, отправились братья на пир, повезли с собой и Иванушку-дурачка.

Приехали, уселись за столы дубовые, за скатерти узорчатые, пьют-едят, разговаривают.

А Иванушка забрался за печку, в уголок, и сидит там.

Ходит Елена Прекрасная, потчует гостей. Каждому подносит вина и меду, а сама смотрит, нет ли у кого на руке ее перстенька заветного. У кого перстень на руке — тот и жених ее.

Только ни у кого перстня не видно...

Обошла она всех, подходит к последнему — к Иванушке. А он за печкой сидит, одежонка на нем худая, лаптишки рваные, одна рука тряпкой обвязана.

Братья глядят и думают: «Ишь ты, царевна и нашему Ивашке вина подносит!»

А Елена Прекрасная подала Иванушке стакан вина и спрашивает:

— Почему это у тебя, молодец, рука обвязана?

— Ходил в лес по грибы да на сук накололся.

— А ну-ка, развяжи, покажи!

Развязал Иванушка руку, а на пальце у него царевнин перстень заветный: так и сияет, так и сверкает!

Обрадовалась Елена Прекрасная, взяла Иванушку за руку, подвела к отцу и говорит:

— Вот, батюшка, мой жених и нашелся!

Умыли Иванушку, причесали, одели, и стал он не Иванушкой-дурачком, а молодец молодцом, прямо и не узнаешь!

Тут ждать да рассуждать не стали — веселым пирком да за свадебку!

Я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

 

Скатерть, баранчик и сума

 

Жили-были старик да старуха. Пошел раз старик на реку рыбу ловить. Смотрит — попался в сети журавль, кричит, бьется, выбраться не может.

Пожалел старик журавля.

«Зачем, — думает, — такой доброй птице погибать?»

Подошел к журавлю, помог ему из сетей высвободиться. Говорит ему тут журавль человеческим голосом:

Спасибо тебе, старичок! Никогда твоей услуги не забуду. Пойдем мне домой — дам тебе хороший подарок. —

Вот они и пошли — старик да журавль.

Шли, шли и пришли на болотце, к журавлевой избе. Вынес журавль полотняную скатерть и говорит:

Вот, старичок, тебе подарок. Как захочешь есть-пить, — разверни эту скатерочку и скажи: «Напои-накорми, скатерочка!» — все у тебя будет.

Поблагодарил старик журавля и пошел домой.

Захотелось ему по дороге есть. Сел он под кусток, развернул скатерть и говорит:

Напои-накорми, скатерочка! —

Только сказал — и сразу на скатерти все появилось: и жареное и пареное, ешь — не хочу!

Наелся, напился старик, свернул скатерочку и пошел дальше.

Долго ли, коротко ли шел — застигла его на пути темная ночь. Зашел он в избу к богатому мужику и просится:

Пустите ночевать прохожего человека! —

Ночевать пустим, — говорит хозяин, — а угощенья не проси. —

Да мне и не надо угощенья, — отвечает старик, — у меня такая скатерочка есть, что всегда и накормит и напоит вдоволь. —

А ну-ка покажи! —

Старик развернул скатерть и говорит:

Напои-накорми, скатерочка! —

Не успел сказать — на скатерти все появилось, что душе угодно!

Удивился хозяин и задумал украсть эту скатерть.

Как только старик заснул, вытащил он у него чудесную скатерть, а на ее место свою подложил — простую.

Утром старик отправился домой и не заметил, что скатерть у него не та. Пришел и говорит своей старухе:

Ну, старуха, теперь не надо тебе хлебы месить да щи варить! —

Как так? —

Да вот так, нас эта скатерочка потчевать будет! —

Развернул на столе скатерть и говорит:

Напои-накорми, скатерочка! —

А скатерть лежит, как ее положили.

Обманул, видно, меня журавль! — говорит старик. — Пойду его корить: зачем обманывает! —

Собрался и пошел к журавлю.

Встретил его журавль и спрашивает:

Зачем пожаловал, старичок? —

Так и так, — отвечает старик, — не поит, не кормит меня твоя скатерочка! —

Не тужи, — говорит журавль. — Дам я тебе баранчика. — Этот баранчик не простой. Как скажешь ему: «Баранчик, встряхнись!» — посыплется из него золото.

Взял старик баранчика и повел его домой.

Под вечер пришел он к тому же богатому мужику:

Пустите переночевать! —

Иди. —

Да я не один, со мной баранчик. —

А ты баранчика на дворе оставь. —

Не могу: баранчик не простой — он золото дает. —

Не может этого быть! — говорит богатый мужик. —

А вот может! —

Расстелил старик рогожку посреди комнаты, поставил на нее баранчика и говорит:

Баранчик, встряхнись! —

Баранчик встряхнулся, и посыпалось из него золото.

Задумал богатый мужик и баранчика себе взять.

Уложил он старика спать и спрятал баранчика. А на его место своего такого же поставил: поди узнай!

Утром старик распрощался с хозяином и пошел домой. Пришел и говорит:

Ну, старуха, будем теперь богато жить! —

Откуда же это мы богатство возьмем? —

Вот этот баранчик даст! —

Смотрит старуха на старика, дивится, ничего понять не может.

А старик говорит ей:

Ну-ка, расстели на полу рогожку! —

Старуха расстелила. Старик поставил на рогожку баранчика и говорит:

Баранчик, встряхнись! —

А баранчик стоит, как его поставили.

Старик опять:

Баранчик, встряхнись! —

А баранчик стоит да только мемекает.

Эх, опять обманул меня журавль! — говорит старик. — Пойду к нему, хоть за обман попеняю! —

Собрался и пошел.

Пришел на болотце, к журавлевой избушке, стал журавля звать. Вышел к нему журавль и говорит:

Зачем опять пришел, старичок? —

Да вот, все твои подарки плохие, никакого проку в них нет! —

Выслушал его журавль и спрашивает:

А не заходил ли ты к кому по дороге? —

Заходил к богатому мужику. —

А не хвастал ли моими подарками? —

Хвастал. —

Ну, так и быть, — говорит журавль, — дам я тебе последний подарок: он тебе и ума придаст и прежние мои подарки вернет. —

Пошел в избушку и вынес суму.

Возьми да скажи: «Сорок, из сумы!» —

Старик взял суму и говорит:

А ну, сорок, из сумы! —

Не успел сказать, выскочили из сумы сорок молодцов с дубинками — да на старика...

Догадался старик, закричал:

Сорок, в суму, Сорок, в суму! —

Молодцы с дубинками в ту же минуту опять в суму спрятались.

Взял старик суму, поблагодарил журавля и пошел.

Как стемнело, пришел он к богатому мужику на ночлег. А тот его ждет не дождется. Встретил, как дорогого гостя. Вошел старик в избу и говорит:

Куда бы мне эту суму положить? —

Да ты ее у порога брось. —

Не могу: не простая это сума. Только скажешь: «Сорок, из сумы!» — так наградит, что лучше и не надо! —

Хозяин говорит:

Ну, тогда повесь ее на гвоздик. —

Старик повесил суму на гвоздик, а сам на печку влез и смотрит, что будет.

Хозяин подождал, подождал, думал — старик уснул, и говорит:

Сорок, из сумы! —

Выскочили тут сорок молодцов с дубинками и давай его бить. Бьют, бьют, убежать не дают. Не своим голосом закричал хозяин:

Ой, дедушка, дедушка! Проснись скорее, помоги! —

А старик с печи спрашивает:

Кто мою скатерочку подменил? —

Не знаю! —

А, не знаешь, так и помощи у меня не проси! —

Я подменил! Я подменил! Отдам ее тебе, только спаси! —

Старик спрашивает:

А баранчика моего кто подменил? —

И баранчика отдам, только в живых меня оставь! —

Впредь обманывать людей не будешь? —

Ой, никогда! —

Тут старик говорит:

Сорок, в суму! —

Спрятались сорок молодцов в суму, будто их и не бывало.

Принес хозяин скатерть, привел баранчика, сам кряхтит, охает.

Старик взял свою скатерть да баранчика и пошел домой. Пришел и стал со своей старухой жить-поживать, всех кормить-угощать. И я у него был, мед-пиво пил, по губам текло, а в рот не попало!

 

 

Скорый гонец

 

В некотором царстве, в некотором государстве были болота непроходимые, кругом их шла дорога окольная; скоро ехать тою дорогою — три года понадобится, а тихо ехать — и пяти мало! Возле самой дороги жил убогий старик; у него было три сына: первого звали Иван, второго Василий, а третьего Семен — малый юныш.

Вздумал убогий расчистить эти болота, проложить тут дорогу прямохожую-прямоезжую и намостить мосты калиновые, чтобы пешему можно было пройти в три недели, а конному в трое суток проехать. Принялся за работу вместе с своими детьми, и не по малом времени все было исправлено: намощены мосты калиновые и расчищена дорога прямохожая-прямоезжая.

Воротился убогий в свою избушку и говорит старшему сыну, Ивану:

Поди-ка ты, мой любезный сын, сядь под мостом и послушай, что про нас будут добрые люди говорить — добро или худо? —

По родительскому приказанию пошел Иван и сел в скрытом месте под мостом.

Идут по тому мосту калиновому два старца и говорят промеж себя:

Кто этот мост мостил да дорогу расчищал — чего бы он у судьбы ни попросил, то бы ему судьба и даровала! —

Иван, как скоро услыхал эти слова, тотчас вышел из-под моста калинового.

Этот мост, — говорит, — мостил я с отцом да с братьями. —

Чего ж ты желаешь? — спрашивают старцы. —

Вот кабы было у меня денег на век! —

Хорошо, ступай в чистое поле: в чистом поле есть — сырой дуб, под тем дубом глубокий погреб, в том погребе множество и злата, и серебра, и каменья драгоценного. Возьми лопату и рой — будет тебе денег на целый век!

Иван пошел в чистое поле, вырыл под дубом много и злата, и серебра, и каменья драгоценного и понес домой.

Ну, сынок, — спрашивает отец, — видел ли кого, что бы шел али ехал по мосту, и что про нас люди говорят? —

Иван рассказал отцу, что видел двух старцев и чем они его наградили на целый век.

На другой день посылает отец среднего сына, Василия. Пошел Василий, сел под мостом калиновым и слушает. Идут по мосту два старца, поравнялись супротив того места, где он спрятался, и говорят:

Кто этот мост мостил — чего бы у судьбы ни попросил, то бы ему и далось! —

Как услыхал Василий эти слова, вышел к старцам и сказал:

Этот мост мостил я с батюшкой и с братьями. —

Чего же ты у судьбы попросишь? —

Вот кабы было у меня хлеба на век! —

Хорошо, поди домой, выруби новину и посей: будет тебе хлеба на целый век! —

Василий пришел домой, рассказал про все отцу, вырубил новину и засеял хлебом.

На третий день посылает отец меньшего сына. Семен — малый юныш сел под мостом и слушает. Идут по мосту два старца; только поравнялись с ним и говорят:

Кто этот мост мостил — чего бы у судьбы ни попросил, то бы ему судьба и дала! —

Семен — малый юныш услыхал эти слова, выступил к старцам и сказал:

Этот мост мостил я с батюшкой и с братьями. —

Чего же ты у судьбы просишь? —

А хочу я служить великому государю в солдатах. —

Проси другого! Солдатская служба тяжелая; пойдешь в — солдаты — к морскому царю в полон попадешь, и много будет твоих слез пролито!

Все равно хочу служить! —

Ну, коли уж ты захотел идти в царскую службу — иди! сказали старцы Семену и обратили его в оленя быстроногого. —

Побежал олень к своему дому; усмотрели его из окошечка отец и братья, высочили из избушки и хотели поймать. Олень повернул — и назад; прибежал к двум старцам, старцы обратили его в зайца.

Заяц пустился к своему дому; усмотрели его отец и братья, выскочили из избушки и хотели было изловить, да он назад повернул.

Прибежал заяц к двум старцам, старцы обратили его в маленькую птичку — золотая головка. Птичка прилетела к своему дому, села у открытого окошечка. Усмотрели ее отец и братья, бросились ловить; птичка вспорхнула — и назад.

Прилетела к двум старцам, старцы сделали ее по-прежнему человеком и говорят:

Теперь, Семен — малый юныш, иди на царскую службу. — Если тебе понадобится сбегать куда наскоро, можешь ты обращаться оленем, зайцем и птичкою — золотая головка: мы тебя научили.

Семен — малый юныш пришел домой и стал у отца проситься на царскую службу.

Куда тебе идти, — отвечал отец, — ты еще мал и глуп! —

Нет, батюшка, отпусти. —

Отец отпустил, Семен — малый юныш срядился, с отцом, с братьями простился и пошел в дорогу.

Долго ли, коротко ли — пришел он на царский двор, прямо к царю, и сказал:

Ваше царское величество! Не велите казнить, велите слово вымолвить. —

Говори, Семен — малый юныш! —

Ваше величество! Возьмите меня в военную службу. —

Что ты! Ведь ты мал и глуп; куда тебе идти в службу? —

Хоть я мал и глуп, а служить буду не хуже других. —

Царь согласился, взял его в солдаты и велел быть при нем.

Прошло несколько времени, вдруг объявил царю какой-то король жестокую войну. Царь начал в поход сряжаться; в урочное время собралось все войско в готовности.

Семен — малый юныш стал на войну проситься; царь не мог ему отказать, взял его с собою и выступил в поход.

Долго-долго шел царь с воинством, много-много земель за собой оставил; вот уж и неприятель близко — дня через три надо и бой зачинать.

В те поры хватился царь своей боевой палицы и своего меча острого — нет ни той, ни другого, во дворце позабыл; нечем ему себе оборону дать, неприятельские силы побивать. Сделал он клич по всему войску: не возьмется ли кто сходить во дворец наскоро да принести ему боевую палицу и острый меч; кто сослужит эту службу, за того обещал отдать в супружество дочь свою Марью-царевну, в приданое пожаловать половину царства, а по смерти своей оставить тому и все царство.

Начали выискиваться охотники; кто говорит: я могу в три года сходить; кто говорит — в два года, а кто — в один год; а Семен — малый юныш доложил государю:

Я, ваше величество, могу сходить во дворец и принести боевую палицу и острый меч в три дня. —

Царь обрадовался, взял его за руку, поцеловал в уста и тотчас же написал к Марье-царевне грамотку, чтоб она гонцу тому поверила и выдала ему меч и палицу. Семен — малый юныш принял от царя грамотку и пошел в путь-дорогу.

Отойдя с версту, обернулся он в оленя быстроногого и пустился словно стрела, из лука пущенная. Бежал, бежал, устал и обернулся из оленя в зайца; припустил во всю заячью прыть. Бежал, бежал, все ноги прибил и обратился из зайца в маленькую птичку — золотая головка; еще быстрей полетел. Летел, летел и в полтора дня поспел в то царство, где Марья-царевна находилась.

Обернулся человеком, вошел во дворец и подал царевне грамотку. Марья-царевна приняла ее, распечатала, прочитала и говорит:

Как же это сумел ты столько земель и так скоро пробежать? —

А вот как, — отвечал гонец — обратился в оленя — быстроногого, пробежал раз-другой по царевниной палате, подошел к Марье-царевне и положил к ней на колени свою голову; она взяла ножницы и вырезала у оленя с головы клок шерсти.

Олень обратился в зайца, заяц попрыгал немного по комнате и вскочил к царевне на колени; она вырезала у него клок шерсти.

Заяц обратился в маленькую птичку с золотой головкою, птичка полетала немного по комнате и села к царевне на руку. Марья-царевна срезала у ней с головы золотых перышков, и все это — и оленью шерсть, и заячью шерсть, и золотые перышки завязала в платок и спрятала к себе.

Птичка — золотая головка обратилась в гонца.

Царевна накормила его, напоила, в путь снарядила, отдала ему боевую палицу и острый меч; после они простились, на прощанье крепко поцеловались, и пошел Семен — малый юныш обратно к царю.

Опять побежал он оленем быстроногим, поскакал косым зайцем, полетел маленькой птичкою и к концу третьего дня усмотрел царский лагерь вблизи.

Не доходя до войска шагов с триста, лег он на морском берегу, подле ракитова куста, отдохнуть с дороги; палицу боевую и острый меч около себя положил. От великой усталости он скоро и крепко уснул. В это время случилось одному генералу проходить мимо ракитова куста, увидал он гонца тотчас столкнул его в море, взял боевую палицу и острый меч, принес к государю и сказал:

Ваше величество! Вот вам боевая палица и острый меч, я — сам за ними ходил; а тот пустохвал, Семен — малый юныш, верно, года три проходит!

Царь поблагодарил генерала, начал воевать с неприятелем и в короткое время одержал над ним славную победу.

А Семен — малый юныш, как сказано, упал в море. В ту ж минуту подхватил его морской царь и унес в самую глубину.

Жил он у того царя целый год, стало ему скучно, запечалился он и горько заплакал. Пришел к нему морской царь:

Что, Семен — малый юныш, скучно тебе здесь? —

Скучно, ваше величество! —

Хочешь на русский свет? —

Хочу, если ваша царская милость будет. —

Морской царь вынес его в самую полночь, оставил на берегу, а сам ушел в море. Семен — малый юныш подумал: «Кабы солнышко засветило!»

Перед самым восходом красного солнца явился морской царь, ухватил его опять и унес в морскую глубину.

Прожил там Семен — малый юныш еще целый год; сделалось ему скучно, и он горько-горько заплакал. Спрашивает морской царь:

Что, али тебе скучно? —

Скучно! — молвил Семен — малый юныш. —

Хочешь на русский свет? —

Хочу, ваше величество! —

Морской царь вынес его в полночь на берег, сам ушел в море. Семен — малый юныш опять подумал: «Кабы солнышко засветило!»

Только чуть-чуть рассветать стало, пришел морской царь, ухватил его и унес в морскую глубину.

Прожил Семен — малый юныш третий год в море, стало ему скучно, и он горько, неутешно заплакал.

Что, Семен, скучно тебе? — спрашивает морской царь. — Хочешь на русский свет? —

Хочу, ваше величество! —

Морской царь вынес его на берег, сам ушел в море. Семен — малый юныш и говорит:

Солнышко, покажись, красное, покажись! —

И солнце осияло его своими лучами, и уж морской царь не смог больше взять его в полон.

Семен — малый юныш отправился в свое государство; оборотился сперва оленем, потом зайцем, а потом маленькой птичкой — золотая головка; в короткое время очутился у царского дворца.

А покуда все это сделалось, царь успел с войны воротиться и засватал свою дочь Марью-царевну за генерала-обманщика.

Семен — малый юныш входит в ту самую палату, где за столом сидели жених и невеста.

Увидала его Марья-царевна и говорит царю:

Государь-батюшка! Не вели казнить, позволь речь говорить. —

Говори, дочь моя милая! Что тебе надобно? —

Государь-батюшка! Не тот мой жених, что за столом — сидит, а вот он — сейчас пришел! Покажи-ка, Семен — малый юныш, как в те поры ты наскоро сбегал за боевой палицей, за острым мечом.

Семен — малый юныш оборотился в оленя быстроногого, пробежал раз-другой по комнате и остановился возле царевны. Марья-царевна вынула из платочка срезанную оленью шерсть, показывает царю, в коем месте она ее срезала, и говорит:

Посмотри, батюшка! Вот мои приметочки. —

Олень оборотился в зайца. Зайчик попрыгал-попрыгал по комнате и прискочил к царевне; Марья-царевна вынула из платочка заячью шерсть.

Зайчик оборотился в маленькую птичку с золотой головкою. Птичка полетала-полетала по комнате и села к царевне на колени; Марья-царевна развязала третий узелок в платке и показала золотые перышки.

Тут царь узнал всю правду истинную, приказал генерала казнить, Марью-царевну выдал за Семена — малого юныша и сделал его своим наследником.

 

СНЕГУРУШКА И ЛИСА

 

Жил да был старик со старухой. У них была внучка Снегурушка.

Пошла она летом с подружками по ягоды. Ходят по лесу, собирают ягоды. Деревцо за деревцо, кустик за кустик. И отстала Снегурушка от подруг.

Они аукали ее, аукали, но Снегурушка не слыхала.

Уже стало темно, подружки пошли домой.

Снегурушка как увидела, что осталась одна, влезла на дерево и стала горько плакать да припевать:

 

Ау! Ау! Снегурушка, —

Ау! Ау! голубушка!

У дедушки, у бабушки

Была внучка Снегурушка;

Ее подружки в лес заманили,

Заманивши — покинули.

 

Идет медведь и спрашивает:

О чем ты, Снегурушка, плачешь? —

Как мне, батюшка-медведушка, не плакать? Я одна у — дедушки, у бабушки внучка Снегурушка. Меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули.

Сойди, я тебя отнесу домой. —

Нет. Я тебя боюсь, ты меня съешь! —

Медведь ушел от нее. Она опять заплакала, заприпевала:

 

Ау! Ау! Снегурушка, —

Ау! Ау! голубушка!

 

Идет волк:

О чем ты, Снегурушка, плачешь? —

Как мне, серый волк, не плакать, меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули. —

Сойди, я тебя отнесу домой. —

Нет. Ты меня съешь! —

Волк ушел, а Снегурушка опять заплакала, заприпевала:

 

Ау! Ау! Снегурушка, —

Ау! Ау! голубушка!

 

Идет лисица:

Чего ты, Снегурушка, плачешь? —

Как мне, Лиса-олисава, не плакать? Меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули. —

Сойди, я тебя отнесу. —

Снегурушка сошла, села на спину к лисице, и та помчалась с нею. Прибежала к дому и стала хвостом стучаться в калитку.

Кто там? —

Лиса отвечает:

Я принесла вашу внучку Снегурушку! —

Ах ты наша милая, дорогая Лиса-олисава! Войди к нам в избу. Где нам тебя посадить? Чем нам тебя угостить? —

Принесли молока, яиц, творогу и стали лисицу потчевать за ее услугу. А потом простились и дали ей на дорогу еще курочку.

 

 

Солдат и пельмени

 

Шел солдат со службы домой. Дорогой выпросился ночевать.

Вечером хозяева стали пельмени стряпать. Старик хозяин сидит на лавке. Сел солдат рядом и завел разговор:

Видно, поедим, дедушка? —

Поедим, да не все! — отвечает старик. —

А ты разве не хочешь? — спрашивает солдат. —

Сели хозяева ужинать, посадили за стол и солдата. Они делят пельмени вилкой надвое, обмакивают в уксус и едят, закусывают хлебом. А солдат вилкой пельмень ткнет — и в рот.

Не вытерпел старик:

Ты, солдат, двой! —

Солдат будто не понял: давай по два пельменя поддевать на вилку.

Старик говорит:

Ешь по-старому! —

 

Солдат и сало

 

Заприметил солдат, что у хозяина в сенях висело под коньком пуда два свиного сала в мешке: прорыл ночью крышу, стал отвязывать мешок, да как-то осклизнулся и упал вместе с салом в сени.

Хозяин услыхал шум и вышел с огнем:

Что тебе нужно? —

Не надо ли тебе сала? — спрашивает солдат. —

Нет, у меня своего много! —

Ну так потрудись, навали мне мешок на спину. —

Хозяин навалил ему мешок на спину, и солдат ушел.

 

Солдат и смерть

 

Прошло срочное время, отслужил солдат службу королю и стал проситься на родину с родными повидаться. Сначала было король не пускал его, но потом согласился, наделил его златом-серебром и отпустил его на все четыре стороны.

Вот получил солдат отставку и пошел с товарищами прощаться, а товарищи и говорят ему:

Неужели на простинах не поднесешь, а прежде ведь мы хорошо жили? —

Вот солдат и начал подносить своим товарищам; подносил-подносил — глядь, а денег-то осталось у него только пять пятаков.

Вот идет наш солдат. Близко ли, далеко ли, видит: стоит в сторонке кабачок; зашел солдат в кабачок, на копейку выпил, на грош закусил и пошел далее. Прошел немного, встретилась ему старуха и стала милостыню просить; солдат и подал ей пятак. Прошел опять немного, смотрит, а та же старуха опять идет навстречу и просит милостыню; солдат подал другой пятак, а сам дивуется: как это старуха опять очутилась впереди? Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню; солдат и третий пятак подал.

Прошел опять с версту. Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню. Разозлился солдат, не стерпело ретивое, выдернул тесак да и хотел было раскроить ей голову, и только лишь замахнулся, старуха бросила к его ногам котомку и скрылась. Взял солдат котомку, посмотрел-посмотрел да и говорит:

Куда мне с этой дрянью? У меня и своей довольно! —

И хотел было уж бросить — вдруг, откуда ни возьмись, явились перед ним, как из земли, два молодца и говорят ему:

Что вам угодно? —

Солдат удивился и ничего не мог им сказать, а потом закричал:

Что вам от меня надобно? —

Один из них подошел поближе к служивому и говорит:

Мы служители твои покорные, но слушаемся не тебя, а вот этой волшебной сумочки, и если тебе что нужно, приказывай. —

Солдат думал, что все это ему грезится, протер глаза, решился попробовать да и говорит:

Если ты говоришь правшу, то я приказываю тебе, чтобы сейчас же была койка, стол, закуска и трубка с табаком! —

Не успел солдат еще и кончить, а уж все и явилось, как будто с неба упало. Выпил солдат, закусил, повалился на койку и закурил трубку.

Полежал он так довольно времени, потом махнул котомочкой и, когда явился молодец (служитель котомочки), солдат и говорит ему:

А долго ли я буду здесь лежать на этой койке и курить табак? —

Сколько угодно, — сказал молодец. —

Ну так убери все, — сказал солдат и пошел дальше. —

Вот шел он после этого, близко ли, далеко ли, и пришел к вечеру в одну усадьбу, и тут славный барский дом. А барин в этом доме не жил, а жил в другом — в хорошем-то доме черти водились. Вот и стал солдат у мужиков спрашивать:

Где барин живет? —

А мужики и говорят:

Да что тебе в нашем барине? —

Да ночевать бы надо попроситься! —

Ну, — говорят мужики, — только поди, так он уж отправит тебя чертям на обед! —

Ничего, — говорит солдат, — и с чертями разделаться можно. А скажите, где барин-то живет? —

Мужики показали ему барский дом, и солдат пошел к нему и стал у него ночевать проситься. Барин и говорит:

Пустить-то я, пожалуй, и пущу, да только у меня там не тихо! —

Ничего, — говорит солдат. —

Вот барин и повел солдата в хороший дом, а как привел, солдат махнул своей волшебной сумочкой и, когда явился молодец, велел приготовить стол на двух человек. Не успел барин повернуться, а уж и явилось все. Барин, хоть и богат был, а такой закуски никогда еще у него не бывало! Стали они закусывать, а барин и украл золотую ложку. Кончили закуску, солдат махнул опять котомочкой и велел убрать все, а молодец говорит:

Я не могу убрать — не все на столе. —

Солдат посмотрел да и говорит:

Ты, барин, для чего ложку взял? —

Я не брал, — говорит барин. —

Солдат обыскал барина, отдал ложку лакею, а сам и начал благодарить барина за ночлег, да так его изрядно помял, что барин со злости запер на замок все двери.

Солдат запер все окна и двери из других покоев, закрестил их и стал чертей дожидаться.

Около полуночи слышит, что кто-то у дверей пищит. Подождал еще солдат немного, и вдруг набралось столько нечистой силы и подняли такой крик, что хоть уши затыкай! Один кричит:

Напирай, напирай! —

А другой кричит:

Да куда напирать, коли крестов наставлено!.. —

Солдат слушал, слушал, а у самого волосы дыбом встают, даром что нетрусливого десятка был. Наконец и закричал:

Да что вам тут от меня надо, босоногие? —

Пусти! — кричат ему из-за двери черти. —

Да на что я вас пущу сюда? —

Да так, пусти! —

Солдат посмотрел кругом и увидел в углу мешок с гирями, взял мешок, вытряхнул гири да и говорит:

А что, много ли вас, босоногих, войдет ко мне в мешок? —

Все войдем, — говорят ему из-за двери черти. —

Солдат наделал на мешке крестов углем, притворил немного двери да и говорит:

Ну-ка, я посмотрю, правду ли вы говорили, что все войдете? —

Черти все до одного залезли в мешок, солдат завязал его, перекрестил, взял двадцатифунтовую гирю и давай по мешку бить. Бьет, бьет да и пощупает: мягко ли?

Вот видит солдат, что наконец мягко стало, отворил окно, развязал мешок да и вытряхнул чертей вон. Смотрит, а черти все изуродованы, и никто с места не двигается.

Вот солдат как крикнет:

А вы что тут, босоногие, разлеглись? Другой бани, что ли, дожидаетесь, а? —

Черти все кое-как разбежались, а солдат и кричит им вдогонку:

Еще придете сюда, так я вам не то еще задам! —

Наутро пришли мужики и отворили двери, а солдат пришел к барину и говорит:

Ну, барин, переходи теперь в тот дом и не бойся уж ничего, а мне за труды надо на дорогу дать! —

Барин дал ему сколько-то денег, и солдат пошел себе дальше.

Вот шел и шел он так долгонько, и до дому уже недалеко осталось, всего три дня ходьбы! Вдруг повстречалась с ним старуха, такая худая да страшная, несет полную котомочку ножей, да пил, да разных топориков, а косой подпирается. Загородила она ему дорогу, а солдат не стерпел этого, выдернул тесак да и закричал:

Что тебе надо от меня, старая? Хочешь, тебе голову раскрою? —

Смерть (это была она) и говорит:

Я послана господом взять у тебя душу! —

Вздрогнуло солдатское сердце, упал он на колени да и говорит:

Смилуйся, матушка смерть, дай мне сроку только три — года; прослужил я королю свою долгую солдатскую службу и теперь иду с родными повидаться.

Нет, — говорит смерть, — не видаться тебе с родными и не дам тебе сроку три года. —

Дай хоть на три месяца. —

Не дам и на три недели. —

Дай хоть на три дня. —

Не дам тебе и на три минуты, — сказала смерть, махнула косой и уморила солдата. —

Вот очутился солдат на том свете да и пошел было в рай, да его туда не пустили: недостоин, значит, был. Пошел солдат из раю да и попал в ад, а тут прибежали к нему черти да и хотели было в огонь тащить, а солдат и говорит:

Вам что надо от меня? Ах вы, босоногие, или позабыли уж барскую баню, а? —

Черти все побежали от него, а сатана и кричит:

Вы куда, детки, побежали-то? —

Ой, батька, — говорят ему чертенята, — ведь солдат-то тот здесь! —

Как услыхал это сатана, да и сам побежал в огонь.

Вот солдат походил, походил по аду — скучно ему стало; пошел в рай да и говорит господу:

Господи, куда ты меня пошлешь теперь? Раю я не — заслужил, а в аду все черти от меня убежали; ходил я, ходил по аду, скучно стало, да и пошел к тебе, дай мне службу какую-либо!

Господь и говорит:

Поди, служба, выпроси у Михаила-архангела ружье и стой на часах у райских дверей! —

Пошел солдат к Михаилу-архангелу, выпросил у него ружье да и стал на часы к райским дверям.

Вот стоял он так, долго ли, коротко ли, и видит, что идет смерть, да и прямо в рай. Солдат загородил ей дорогу да и говорит:

А тебе что там надобно, старая? Пошла прочь! Господь без моего доклада никого не примет! —

Смерть и говорит:

Я пришла к господу спросить, каких на этот год велит людей морить. —

Солдат и говорит:

Давно бы так, а то лезешь не спросясь, а разве не — знаешь, что и я что-либо да значу здесь; на-ка ружье-то подержи, а я схожу спрошу.

Пришел служивый в рай, а господь и говорит:

Зачем ты, служба, пришел? —

Пришла смерть, господи, и спрашивает: каких ты на следующий год велишь людей морить? —

Господь и говорит:

Пусть морит самых старых! —

Пошел солдат назад да и думает:

«Самых старых велит господь людей морить; а что, если у меня отец еще жив, ведь она его уморит, как и меня. Так ведь, пожалуй, я и не повидаюсь больше. Нет, старая, ты не дала мне вольготушки на три года, так поди-ка погрызи дубы!»

Пришел да и говорит смерти:

Смерть, господь велел тебе на этот раз не людей морить, а дубы грызть, такие дубы, которых старее нет! —

Пошла смерть старые дубы грызть, а солдат взял у ней ружье и стал опять у райских дверей ходить.

Прошел на белом свете год, смерть опять пришла спросить, каких на этот год велит ей господь людей морить.

Солдат отдал ей ружье, а сам и пошел к господу спросить, каких на этот год велит смерти людей морить. Господь велел морить самых матерых, а солдат опять и думает:

«А ведь у меня там есть еще братья да сестры и знакомых много, а смерть как уморит, так мне с ними и не повидаться больше! Нет, пусть же и другой год погрызет дубов, а там, быть может, нашего брата-солдата и миловать станет!»

Пришел да и послал смерть грызть самые ядреные, матерые дубы.

Прошел и другой год, пришла смерть на третий раз. Господь велел ей морить самых молодых, а солдат послал ее молодые дубы грызть.

Вот, как пришла смерть на четвертый раз, солдат и говорит:

Ну тебя, старую, поди, коли нужно, сама, а я не пойду: надоела! —

Пошла смерть к господу, а господь и говорит ей:

Что ты, смерть, худая такая стала? —

Да как худой-то не быть, целых три года дубы грызла, — все зубы повыломала! А не знаю, за что ты, господи, на меня так прогневался?

Что ты, что ты, смерть, — говорит ей господь, — с чего ты взяла это, что я посылал тебя дубы грызть? —

Да так мне солдат сказал, — говорит смерть. —

Солдат? Да как он смел это сделать?! Ангелы, подите-ка, приведите ко мне солдата! —

Пошли ангелы и привели солдата, а господь и говорит:

С чего ты взял, солдат, что я велел смерти дубы грызть? —

Да мало ей, старой, этого! Я просил у ней вольготушки — только на три года, а она не дала мне и три часа. Вот за это-то я и велел ей три года дубы грызть.

Ну, так поди-ка теперь, — говорит господь, — да откармливай-ка ее три года. Ангелы! Выведите его на белый свет! —

Вывели ангелы солдата на белый свет, и очутился солдат на том самом месте, где уморила его смерть.

Видит солдат какой-то мешок, взял он мешок да и говорит:

Смерть! Садись в мешок! —

Села смерть в мешок, а солдат взял еще палок да каменья положил туда, да как пошагал по-солдатски, а у смерти только косточки хрустят!

Смерть и говорит:

Да что ты, служивый, потише! —

Вот еще, потише, еще чего скажешь, а по-моему, так: сиди, коли посажена! —

Вот шел он так два дня, а на третий пришел к свату-целовальнику да и говорит:

Что, брат, дай выпить; все деньги прожил, а я тебе на днях занесу, вот тебе мой мешок, пусть у тебя полежит. —

Целовальник взял у него мешок да и бросил под стойку. Пришел солдат домой, а отец еще жив. Обрадовался, а еще больше обрадовались родные.

Вот жил так солдат и здорово и весело целый год.

Пришел солдат в тот кабак и стал спрашивать свой мешок, а целовальник едва и отыскал его. Вот солдат развязал мешок да и говорит:

Смерть, жива ли ты? —

Ой, — говорит смерть, — едва не задохлась! —

Ну ладно, — говорит солдат. —

Открыл табакерку с табаком, понюхал да и чихнул.

Смерть говорит:

Служивый, дай-ка мне! —

Она все просила, что увидит у солдата.

Солдат и говорит:

Да что, смерть, ведь тебе мало одной щепотки, а поди сядь в табакерку да и нюхай сколько захочешь. —

Только что смерть залезла в табакерку, солдат захлопнул да и носил ее целый год. Потом он опять отворил табакерку да и говорит:

Что, смерть, нанюхалась? —

Ой, — говорит смерть, — тяжело! —

Ну, — говорит солдат, — пойдем, я теперь покормлю тебя! —

Пришел он домой да и посадил ее за стол, а смерть ела да ела за семерых. Рассердился солдат и говорит:

Ишь, прорва, за семерых съела! Эдак тебя не наполнишь, куда я денусь с тобой, проклятая? —

Посадил ее в мешок да и понес на кладбище; вырыл в сторонке яму да и закопал ее туда.

Вот прошло три года, господь вспомнил про смерть и послал ангелов ее отыскивать. Ходили, ходили ангелы по миру, отыскали солдата да и говорят ему:

Куда ты, служивый, смерть-то девал? —

Куда девал? А в могилу зарыл! —

Да ведь господь ее к себе требует, — говорят ангелы. —

Пришел солдат на кладбище, разрыл яму, а смерть там уж чуть-чуть дышит. Взяли ангелы смерть и принесли ее к господу, а он и говорит:

Что ты, смерть, такая худая? —

Смерть и рассказала господу все, а он и говорит:

Видно, тебе, смерть, от солдата не хлебы, поди-ка кормись сама! —

Пошла опять смерть по миру, да только того солдата больше не посмела морить.

 

 

Солдат и чёрт

 

Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать.

Хоть бы, — говорит, — чёрт меня туда снес! —

А он тут как тут.

Ты, — говорит, — меня звал? —

Звал. —

Изволь, — говорит, — давай в обмен душу! —

А как же я службу брошу, как с часов сойду? —

Да я за тебя постою. —

Решили так, что солдат год на родине проживет, а черт это время прослужит на службе.

Ну, скидавай! —

Солдат все с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился.

А черт на часах стоит. Подходит генерал и видит, что все у него по форме, одно нет: не крест-накрест ремни на груди, и все на одном плече.

Это что? —

Черт — и так и сяк, не может надеть. Тот его — в зубы, а после — порку. И пороли черта каждый день. Так хороший солдат всем, а ремни все на одном плече.

Что с этим солдатом, — говорит начальство, — сделалось? Никуда теперь не годится, а прежде все бывало в исправности. —

Пороли черта весь год.

Изошел год, приходит солдат сменять черта. Тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой.

Ну вас, — говорит, — с вашей и службой-то солдатской! Как это вы терпите? —

И убежал.

 

Солдат на исповеди

 

Жил-был поп, имел большой приход, а был такой жадный, что великим постом за исповедь меньше гривенника ни с кого не брал; если кто не принесет гривенника, того и на исповедь не пустит, а зачнет срамить:

Экая ты рогатая скотина! За целый год не мог набрать — гривенника, чтоб духовному отцу за исповедь дать, ведь он за вас, окаянных, богу молится!

Вот один раз пришел к этому попу на исповедь солдат и кладет ему на столик всего медный пятак. Поп просто взбесился.

Послушай, — говорит ему, — откуда ты это выдумал принести духовному отцу медный пятак? Смеешься, что ли? —

Помилуй, батюшка, где я больше возьму? Что есть, то и даю! —

Ты про этакий случай хоть укради что да продай, а — священнику принеси что подобает: заодно уж перед ним покаешься и в том, что своровал; так он все тебе грехи отпустит.

И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди:

И не приходи ко мне без гривенника! —

Солдат пошел прочь и думает: «Что мне с попом делать?» Глядит, а около клироса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка.

Дай-ка, — говорит сам себе, — попробую эту шапку утащить! —

Унес шапку и потихоньку вышел из церкви, да прямо в кабак; тут солдат продал ее за двадцать пять рублей, припрятал деньги в карман, а гривенник отложил для попа. Воротился в церковь и опять к попу.

Ну что, принес гривенник? — спросил поп. —

Принес, батюшка. —

А где взял, свет? —

Грешен, батюшка, украл шапку да продал за гривенник. —

Поп взял этот гривенник и говорит:

Ну, бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю! —

Солдат ушел, а поп, покончивши исповедовать своих прихожан, стал служить вечерню; отслужил и стал домой собираться. Бросился к клиросу взять свою шапку, а шапки-то нету; так простоволосый и домой пришел. Пришел и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:

Что угодно, батюшка? —

Ну, скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл? —

Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку, а только такие шапки одни попы носят, больше никто не носит. —

А из которого места ты ее стащил? —

Да в нашей церкви висела она на поповской палке у самого клироса. —

Ах ты, такой-сякой! Как смел ты воровать шапку у своего духовного отца? Ведь это смертный грех! —

Да вы, батюшка, сами меня от этого греха разрешили и простили. —

 

Солдатская загадка

 

Шли солдаты прохожие, остановились у старушки на отдых. Попросили они попить да поесть, а старуха отзывается:

Детоньки, чем же я вас буду потчевать? У меня ничего нету. —

А у ней в печи был вареный петух в горшке, под сковородой. Солдаты это дело смекнули; один — вороватый был! — вышел на двор, раздергал воз со снопами, воротился в избу и говорит:

Бабушка, а бабушка! Посмотри-ка, скот-ат у тебя хлеб ест. —

Старуха на двор, а солдаты тем времечком заглянули в печь, вынули из горшка петуха, наместо его положили туда ошмёток, а петуха в суму спрятали. Пришла старуха:

Детоньки, миленьки! Не вы ли скота-то пустили? Почто же, детоньки, пакостите? Не надо, миленьки! —

Солдаты помолчали-помолчали да опять попросили:

Дай же, бабушка, поесть нам! —

Возьмите, детоньки, кваску да хлебца; будет с вас! —

И вздумала старуха похвалиться, что провела их, и загадала им загадку:

А что, детоньки, вы люди-то бывалые, всего видали; — скажите-ка мне, ныне в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович?

Нет, бабушка! —

А кто же, детоньки, вместо его? —

Да Липан Липанович. —

А где же Курухан Куруханович? —

Да в Сумин город переведен, бабушка. —

После того ушли солдаты. Приезжает сын с поля, просит есть у старухи, а она ему:

Поди-ка, сынок! Были у меня солдаты да просили — закусить, а я им, дитятко, заганула загадочку про петуха, что у меня в печи; они не сумели отгадать-то.

Да какую ты, матушка, заганула им загадку? —

А вот какую: в Пенском, Черепенском, под Сковородным, — здравствует ли Курухан Куруханович? Они не отганули. «Нет, — бают, — бабушка!» — «Где же он, родимые?» — «Да в Сумин город переведен». А того и не знают, что у меня в горшке-то есть!

Заглянула в печь, ан петух-то улетел; только лапоть вытащила.

Ахти, дитятко, обманули меня проклятые! —

То-то, матушка! Солдата не проведешь, он — человек бывалый. —

 

 

Солдатская коляда

Купил мужик гуся к празднику и повесил в сенях. Проведали про то двое солдат; один взобрался на крышу гуся добывать, а другой вошел в избу:

- Здорово, хозяин!

- Здорово, служба!

- Благослови колядовать!

- Колядуй, добрый человек!

Солдат начал:

- А в лесе, в лесе

Солдат на стреси;

Стреху продрал,

Гуся забрал.

Святой вечер!

А хозяину и невдогад, что солдат прямо в глаза ему смеется.

- Спасибо тебе, служивый! Я, - говорит, - такой коляды отроду не слыхивал.

- Ничего, хозяин, завтра сам ее увидишь.

Наутро полезла хозяйка за гусем, а гусем и не пахнет давно!

 

Солдатская шинель

 

Говорил барин с солдатом, стал солдат хвалить свою шинель:

Когда мне нужно спать, постелю я шинель, и в головах положу шинель, и покроюсь шинелью. —

Стал барин просить солдата продать ему шинель. Вот они за двадцать пять рублей сторговались. Пришел барин домой и говорит жене:

Какую я вещь-то купил! Теперь не нужно мне ни перины, — ни подушек, ни одеяла: постелю шинель, и в головах положу шинель, и оденусь шинелью.

Жена стала его бранить:

Ну как же ты будешь спать? —

И точно, барин постелил шинель, а в головах положить и одеться нечем, да и лежать-то ему жестко.

Пошел барин к полковому командиру жаловаться на солдата. Командир велел позвать солдата.

Привели солдата.

Что же ты, брат, — говорит командир, — обманул барина? —

Никак нет, ваше благородие, — отвечает солдат. —

Взял солдат шинель, расстелил, голову положил на рукав и накрылся полою.

Куда как хорошо, — говорит, — на шинели после походу спится! —

Полковой командир похвалил солдата и дал ему еще на чарочку. А барину сказал:

Кто поработает да устанет, тот и на камне спит, а кто ничего не делает, тот и на перине не уснет! —

 

 

Солдатская школа

 

Шел солдат из деревни в город на службу и остановился ночевать у одной старухи. Много он насказал ей всякого вздора, а та, известное дело, в лесу родилась, пню молилась, дальше поскотины не бывала и ничего не видала, слушает развеся уши, всему верит и дивится.

Где же вас, служивый, учат так мудрости? — наконец спрашивает старуха солдата. —

У нас, бабушка, в полку есть такая школа, где не — только человека, но и скотину выучат так, что и не узнаешь, как есть, человеком сделают!

Вот бы мне, родимый, своего бычка отдать в вашу школу! —

И то дело! Собирайся и веди его в город; не бойся — я его пристрою к делу, спасибо скажешь! —

Старуха бычка на веревочку и повела в город. Пришли с солдатом в казармы.

Вот, бабушка, и школа наша! — говорит солдат. — Оставь бычка да денег дай на корм и за ученье! —

Старуха раскошелилась, дала денег, оставила бычка и ушла домой. А солдаты бычка на бойню — и зарезали, мясо съели, шкуру продали и деньги пропили. Прошло времени около года. Вот старуха опять бредет в город; пришла в казармы и спрашивает про бычка: что он, каково учится, здоров ли?

Эх, бабушка, — отвечают ей солдаты, — ты опоздала, — твой бычок уж давно выучился и в купцы произведен; вон дом-то каменный — это его; сходи повидай, может, и признает тебя или ты его!

Старуха пришла к каменному дому и спрашивает у дворника:

Не здесь ли, почтенный, бычок живет? —

Бычков? Купец Бычков? Здесь, бабушка, здесь; коли дело есть, заходи в дом! —

Старуха зашла в дом; вышел к ней хозяин и спрашивает:

Чего тебе надобно, бабушка? —

Старуха смотрит на Бычкова и глазам не верит: как есть человек!

Ах ты мой батюшка! Скотинушка благословенная! — — вымолвила наконец старуха и принялась Бычкова гладить и ласкать, приговаривая: — Вишь ты как выправился, и не узнать, что скотина... Прусь! Прусь!.. Пойдем-ка в деревню!

И старуха хотела уже на Бычкова накинуть обротку, чтобы вести в деревню, но тот ее оттолкнул и прогнал от себя.

 

 

Солнце, Месяц и Ворон Воронович

 

Жили-были старик да старуха, у них было три дочери. Старик пошел в амбар крупку брать; взял крупку, понес домой, а на мешке-то была дырка: крупа-то в нее сыплется да сыплется.

Пришел домой. Старуха спрашивает:

Где крупка? — А крупка вся высыпалась. —

Пошел старик собирать и говорит:

Кабы Солнышко обогрело, кабы Месяц осветил, кабы — Ворон Воронович пособил мне крупку собрать, за Солнышко бы отдал старшую дочь, за Месяца — среднюю, а за Ворона Вороновича — младшую!

Стал старик собирать — Солнце обогрело, Месяц осветил, а Ворон Воронович пособил крупку собрать.

Пришел старик домой, сказал старшей дочери:

Оденься хорошенько да выйди на крылечко. —

Она оделась, вышла на крылечко; Солнце и утащило ее.

Средней дочери также велел одеться хорошенько и выйти на крылечко. Она оделась и вышла; Месяц схватил и утащил вторую дочь.

И меньшой дочери сказал:

Оденься хорошенько да выйди на крылечко. —

Она оделась, вышла на крылечко; Ворон Воронович схватил ее и унес.

Старик и говорит:

Идти разве в гости к зятю? —

Пошел к Солнышку; вот и пришел.

Солнышко говорит:

Чем тебя потчевать? —

Я ничего не хочу. —

Солнышко сказало жене, чтоб настряпала оладьев. Вот жена настряпала. Солнышко уселось среди полу, жена поставила на него сковородку — и оладьи сжарились. Накормили старика.

Пришел старик домой, приказал старухе состряпать оладьев; сам сел на пол и велит ставить на себя сковородку с оладьями.

Чего, на тебе испекутся! — говорит старуха. —

Ничего, — говорит, — ставь, испекутся. —

Она и поставила; сколько оладьи ни стояли, ничего не испеклись, только прокисли.

Нечего делать, поставила старуха сковородку в печь, испеклися оладьи, наелся старик.

На другой день старик пошел в гости к другому зятю, к Месяцу. Пришел.

Месяц говорит:

Чем тебя потчевать? —

Я, — отвечает старик, — ничего не хочу. —

Месяц затопил про него баню.

Старик говорит:

Темно в бане-то будет! —

А Месяц ему:

Нет, светло, ступай. —

Пошел старик в баню, а Месяц запихал палец свой в дырочку, и оттого в бане светло-светло стало.

Выпарился старик, пришел домой и велит старухе топить баню ночью.

Старуха истопила; он и посылает ее туда париться. Старуха говорит:

Темно париться-то! —

Ступай, светло будет! —

Пошла старуха, а старик видел, как светил ему Месяц, и сам туда ж — взял прорубил дыру в бане и запихал в нее своей палец. А в бане свету нисколько нет! Старуха знай кричит ему:

Темно! —

Делать нечего, пошла она, принесла лучины с огнем и выпарилась.

На третий день старик пошел к Ворону Вороновичу. Пришел.

Чем тебя потчевать-то? — спрашивает Ворон Воронович. —

Я, — говорит старик, — ничего не хочу. —

Ну, пойдем хоть спать на седала. —

Ворон поставил лестницу и полез со стариком. Ворон Воронович посадил его под крыло.

Как старик заснул, они оба упали и убились.

 

Соль

 

В некоем городе жил-был купец, у него было три сына: первый — Федор, другой — Василий, а третий — Иван. Жил тот купец богато, на своих кораблях ходил в чужие земли и торговал всякими товарами.

В одно время нагрузил он два корабля дорогими товарами и отправил их за море с двумя старшими сыновьями. А меньшому сыну ничего не доверял по торговле.

Вот как узнал меньшой сын, что его братья за море посланы, тотчас явился к отцу и стал у него проситься в иные земли — себя показать, людей посмотреть.

Купец долго не соглашался:

Ты и головы домой не привезешь! — но все же и ему дал корабль с самым дешевым грузом: с бревнами, тесом и досками. —

Собрался Иван в путь-дорогу, отвалил от берега и скоро нагнал своих братьев.

Плывут они вместе по синему морю день, другой и третий, а на четвертый поднялись сильные ветры и забросили Иванов корабль в дальнее место, к одному неведомому острову.

Ну, ребята, — закричал Иван корабельным работникам, — приворачивайте к берегу! —

Пристали к берегу, он вылез на остров, приказал себя дожидаться, а сам пошел по тропинке; шел, шел и добрался до превеликой горы, смотрит — в той горе не песок, не камень, а чистая русская соль.

Вернулся назад к берегу, приказал работникам все бревна и доски в воду покидать, а корабль нагрузить солью.

Как скоро это сделано было, отвалил Иван от острова и поплыл дальше.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — приплыл корабль к большому богатому городу, остановился у пристани и якорь бросил.

Иван — купеческий сын сошел в город и отправился к тамошнему царю бить челом, чтобы позволил ему торговать по вольной цене; а для показу понес узелок своего товару — русской соли.

Тотчас доложили про его приход государю; царь его позвал и спрашивает:

Говори, в чем дело — какая нужда? —

Так и этак, ваше величество! Позволь мне торговать в твоем городе по вольной цене. —

А каким товаром торги ведешь? —

Русской солью, ваше величество! —

А царь про соль и не слыхивал: во всем его царстве без соли ели. Удивился он, что такой за новый, небывалый товар?

А ну, — говорит, — покажь! —

Иван — купеческий сын развернул платок; царь взглянул и подумал про себя: «Да это просто-напросто белый песок!» И говорит Ивану с усмешкою:

Ну, брат, этого добра у нас и без денег дают! —

Вышел Иван из царских палат весьма печален, и вздумалось ему: «Дай пойду в царскую кухню да посмотрю, как там повара кушанья готовят — какую они соль кладут?»

Пришел на кухню, попросился отдохнуть маленько, сел на стул и приглядывается. Повара то и дело взад-вперед бегают: кто варит, кто жарит, кто льет, а кто на сковороде яйца бьет.

Видит Иван — купеческий сын, что повара и не думают солить кушанья; улучил минутку, как они все из кухни повыбрались, взял да и всыпал соли, сколько надобно, во все ествы и приправы.

Наступило время обед подавать; принесли первое кушанье. Царь отведал, и оно ему так вкусно показалося, как никогда прежде; подали другое кушанье — это еще больше понравилось.

Призвал царь поваров и говорит им:

Сколько лет я царствую, а никогда так вкусно вы не готовили. Как вы это сделали? —

Отвечают повара:

Ваше величество! Мы готовили по-старому, ничего — нового не прибавляли; а сидит на кухне тот купец, что приходил вольного торгу просить, уж не он ли подложил чего?

Позвать его сюда! —

Привели Ивана — купеческого сына к царю.

Виноват, царь-государь! Я русскою солью все ествы и приправы сдобрил; так в нашей стороне водится. —

А почем соль продаешь? —

Иван смекнул, что дело на лад идет, и отвечал:

Да не очень дорого: за две меры соли — мера серебра да мера золота. —

Царь согласился на эту цену и купил у него весь товар.

Иван насыпал полон корабль серебром да золотом и стал дожидаться попутного ветра; а у того царя была дочь — прекрасная царевна, захотелось ей посмотреть на русский корабль, и просится она у своего родителя на корабельную пристань. Царь отпустил ее.

Вот она взяла с собой нянюшек, мамушек и красных девушек и поехала русский корабль смотреть. Иван — купеческий сын стал ей показывать, как и что называется: где паруса, где снасти, где нос, где корма, и завел ее в каюту; а работникам приказал — живо якоря отсечь, паруса поднять и в море выходить. И как было им большое поветрие, то они скоро ушли от того города на далекое расстояние.

Царевна вышла на палубу, глянула — кругом море. Иван — купеческий сын начал ее утешать, уговаривать. Царевна скоро улыбнулась и перестала печалиться.

Долго ли, коротко ли плыл Иван с царевною по морю, нагоняют его старшие братья; узнали про его удаль и счастье и крепко позавидовали; пришли к нему на корабль, схватили его за руки и бросили в море, а после кинули промеж себя жребий, и большой брат взял царевну, а средний — корабль с серебром и золотом.

И случись на ту пору, как сбросили Ивана с корабля, плавало вблизи одно из тех бревен, которые он сам же покидал в море. Иван ухватился за то бревно и долго носился с ним по морским глубинам; наконец прибило его к неведомому острову.

Вышел он на землю и пошел по берегу. Попадается ему навстречу великан с огромными усами, на усах рукавицы — вачеги — висят: после дождя сушит.

Что тебе здесь надобно? — спрашивает великан. —

Иван рассказал ему все, что случилося.

Хочешь, я тебя домой отнесу? Завтра твой старший брат на царевне женится; садись-ка ко мне на спину. —

Взял его, посадил на спину и побежал через море; тут у Ивана с головы шапка упала.

Ах, — говорит, — ведь я шапку сронил! —

Ну, брат, далеко твоя шапка — верст с пятьсот назади осталась, — отвечал великан. —

Принес он его на родину, спустил наземь и говорит:

Смотри же, никому не хвались, что ты на мне верхом ездил; а похвалишься — худо тебе будет. —

Иван — купеческий сын обещал не хвалиться, поблагодарил великана и пошел домой.

Приходит, а уж там все за свадебным столом сидят. Как увидала его прекрасная царевна, тотчас выскочила из-за стола, бросилась на шею.

Вот, — говорит, — мой жених, а не тот, что за столом сидит! —

Что такое? — спрашивает отец. —

Иван ему рассказал про все, как он солью торговал, как царевну увез и как старшие братья его в море спихнули.

Отец рассердился на больших сыновей, согнал их со двора долой, а Ивана женил на царевне.

Начался у них веселый пир; на пиру гости подпили и стали хвастаться: кто силою, кто богатством, кто молодой женой. А Иван сидел, сидел да спьяна и сам похвастался:

Это что за похвальбы! Вот я так могу похвалиться: на великане через море верхом проехал! —

Только вымолвил — в ту же минуту является у ворот великан:

А, Иван — купеческий сын, я тебе приказывал не хвалиться мною, а ты что сделал? —

Прости меня! — говорит Иван — купеческий сын. — То не я хвалился, то хмель хвалился.

А ну покажи: какой-такой хмель? —

Иван приказал привезть сороковую бочку вина да сороковую бочку пива; великан выпил и вино и пиво, опьянел и пошел все, что ни попалось под руку, ломать и крушить. Много недоброго натворил: сады повалял, хоромы разметал! После и сам свалился и спал без просыпу трое суток.

А как пробудился он, стали ему показывать, сколько он бед наделал; великан страх как удивился и говорит:

Ну, Иван — купеческий сын, узнал я, каков хмель; не пей, не хвались же ты мною отныне и до веку. —

 

Старик и волк

 

У старика со старухой были паренек да девушка, петушок да курочка, пятеро овец, шестой — жеребец.

Прибежал к избушке голодный волк и завыл:

 

Старик да старушка —

Жили на горушке

В глиняной избушке.

У старика, у старушки —

Паренек да девушка,

Петушок да курочка,

Пятеро овец,

Шестой — жеребец.

Паренек в сапожках,

Девушка в сережках!

 

Старик, старик, отдай петушка да курочку, а то съем старуху! —

Жалко стало старику петушка да курочку, но — делать нечего — отдал их волку.

На другой день волк опять прибежал:

 

Старик да старушка —

Жили на горушке

В глиняной избушке.

У старика, у старушки —

Паренек да девушка,

Пятеро овец,

Шестой — жеребец.

Паренек в сапожках,

Девушка в сережках!

 

Старик, старик, отдай овечек, а то съем старуху! —

Жалко стало старику овечек, а старуху еще жальче, — отдал он волку овечек.

На третий день прибежал волк:

 

Старик да старушка —

Жили на горушке

В глиняной избушке.

У старика, у старушки —

Паренек да девушка,

Да соломенный хлевец,

А в нем — жеребец.

Паренек в сапожках,

Девушка в сережках!

 

Старик, старик, отдай жеребца, а то съем старуху! —

Отдал старик жеребца. Волк наутро опять прибегает:

 

Старик да старушка —

Жили на горушке

В глиняной избушке.

У старика, у старушки —

Паренек да девушка,

Паренек в сапожках,

Девушка в сережках!

 

Старик, старик, отдай паренька да девушку, а то съем старуху! —

Старику так жалко стало паренька да девушку, схватил он кочергу и давай возить волка. Бил, бил, покуда у того брюхо не лопнуло, и выскочили оттуда жеребец, а за ним пятеро овец, а за овечками и петушок с курочкой.

 

Старинный поп

 

Сидят раз старик со старухой на печке и разговаривают:

Хорошо бы, старик, как бы ты попом был, а я попадьей, житье-то хорошее бы было. —

Вот еще что вздумала, какой я поп, когда и грамоте не знаю, служить не умею? —

Велика грамота нужна, а служить-то научишься, — говорит старуха. —

Полно, старуха, пустяки-то выдумывать! —

Да я ли своего старика попом не сделаю, завтра же к архиерею пойду. —

Наутро старуха собралась и отправилась в город.

Приходит к архиерею:

Ваше преосвященство! Сделай моего старика попом! —

Да знает ли твой старик грамоте? —

Да если бы грамоту знал, так просто бы было и дело сделать, а вот теперь-то надо горю пособить. —

Да что, бабка, поповская степень ученая, да и учиться-то много надо. Нет уж, воля твоя, не могу. —

Ну, не можешь сделать старика попом, и ладно, а я — этого дела еще не брошу, схожу к митрополиту, а он старика моего еще архиереем сделает.

Подумал архиерей, что есть и грамотные-то у него попы, да тоже едва с делом справляются, а старик, может, и проживет недолго; да если один поп и неграмотный будет в его епархии, это ничего; и говорит старухе:

Иди, бабушка, домой. Пошлю указ и сделаю старика попом. —

Пришла старуха домой, а прошло немного времени — и указ пришел, и стал старик попом.

Приходит воскресенье, служить надо, а старик еще не научился служить. Собралось народу в церковь много. Выходит он с книгой и говорит:

Православные! Знаете ли божье слово? —

Знаем, батюшка, знаем! — кричит народ. —

А знаете, так и читать нечего. —

Тут и служба окончилась.

На другое воскресенье опять вышел с книгой и спрашивает:

Православные! Знаете ли божье слово? —

Крестьяне согласились сказать, что не знают.

Не знаем, батюшка, не знаем! — кричат все. —

А не знаете, так и заводить нечего; я стар, а читать надо много, все равно не успею. —

 

Старухина молитва

 

Одна старуха скупа была, а у нее была икона большая, и старуха каждый день этой иконе молилась. А слуга был парень молодой, он возьми да и стань за эту икону.

Старуха встала утром и молится:

Пресвята ты богородица, сохрани и помилуй! —

А парень говорит:

Не помилую, зачем худо слугу кормишь. —

Старуха опять молится:

Очисти мою душу грешную! —

Слуга говорит:

Очищу, очищу. —

И мужа очисти! —

Очищу, очищу. —

И зятя моего очисти! —

Успею, так и того очищу. —

Старуха ушла, слуга старухины деньги, сколько было, взял и у мужа взял, а зять в другом доме был, к тому и не сходил. Старуха спохватилась — денег нет:

Ах, это, верно, меня господь очистил, ему, доброхоту, занадобилось! —

А слугу стала кормить хорошо.

Слуга и хорошей пищи добился, и деньги взял.

 

Стоит река - вся из молока, берега - из киселя

 

Уродился я ни мал, ни велик — всего-то с игольное ушко. Пошел я в лес, самое дремучее дерево рубить — крапиву. Раз тяпнул — дерево качается, в другой тяпнул — ничего не слышно, в третий тяпнул — выскочил кусок мне, добру молодцу, в лобок. Тут я, добрый молодец трои сутки пролежал; никто меня не знал, не видал, только знала-видала меня рогатая скотина — таракан да жужелица.

Встал я, добрый молодец, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся, побрел по берегу. По берегу все не нашему. Стоит река — вся из молока, берега — из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался...

Пошел я по берегу, по берегу все не нашему; стоит церковь — из пирогов складена, оладьями повершена, блином накрыта.

Вступил я на паперть, вижу двери — калачом двери заперты. Тут я, добрый молодец, догадался, калач переломил да съел. Вошел я в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп, толоконный лоб, присел — я его и съел.

Пошел я по берегу, по берегу все не нашему: ходит тут бык печеный, в боку нож точеный. Кому надо закусить, изволь резать да кроить.

 

ТЕРЕМ МЫШКИ

 

Лежит на поле лошадиный остов. Прибежала мышка-норушка и спрашивает:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Никто не отзывается. Вот она и вошла и стала жить в лошадином остове. Прискакала лягушка-квакушка:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Я, мышка-норушка, а ты кто? —

А я лягушка-квакушка. —

Ступай ко мне жить. —

Вошла лягушка, и стали вдвоем жить. Прибежал заяц:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Я, мышка-норушка, а я лягушка-квакушка, а ты кто? —

А я на горе увертыш. —

Ступай к нам жить. —

Стали они втроем жить. Прибежала лисица:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Я, мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, а ты кто? —

А я везде поскокиш. —

Иди к нам. —

Стали четверо жить. Пришел волк:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Я, мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, а ты кто? —

А я из-за кустов хватыш. —

Иди к нам. —

Стали пятеро жить. Вот пришел медведь:

Теремок-теремок! Кто в тереме живет? —

Я, мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, из-за кустов хватыш. —

А я вас давиш! —

Сел на лошадиный остов и всех раздавил.

 

 

Две русские сказки для детей про «Теремок»

Теремок

 

Ехал мужик с горшками и потерял один горшок. Прилетела муха-горюха и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

Видит — никого нет. Она залетела в горшок и стала там жить-поживать.

Прилетел комар-пискун и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха. А ты кто?

— Я комар-пискун.

— Ступай ко мне жить.

Вот они стали жить вдвоем.

Прибежала мышка-погрызуха и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун. А ты кто?

— Я мышка-погрызуха.

— Ступай к нам жить.

Стали жить они втроем.

Прискакала лягушка-квакушка и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун.

— Я мышка-погрызуха. А ты кто?

— Я, лягушка-квакушка.

— Ступай к нам жить.

Стали они жить вчетвером.

Бежит зайчик и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун.

— Я мышка-погрызуха.

— Я, лягушка-квакушка. А ты кто?

— Я заюнок-кривоног, по горке скок.

— Ступай к нам жить.

Стали они жить впятером.

Бежала мимо лиса и спрашивает:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун.

— Я мышка-погрызуха.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, заюнок-кривоног, по горке скок. А ты кто?

— Я лиса — при беседе краса.

— Ступай к нам жить.

Стали они жить вшестером.

Прибежал волк:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун.

— Я мышка-погрызуха.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, заюнок-кривоног, по горке скок.

— Я, лиса — при беседе краса. А ты кто?

— Я волк-волчище — из-за куста хватыш.

— Ступай к нам жить.

Вот живут они семеро все вместе — и горя мало.

Пришел медведь и стучится:

— Чей домок-теремок? Кто в тереме живет?

— Я, муха-горюха.

— Я, комар-пискун.

— Я мышка-погрызуха.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, заюнок-кривоног, по горке скок.

— Я, лиса — при беседе краса.

— Я, волк-волчище — из-за куста хватыш. А ты кто?

— Я вам всем пригнетыш.

Сел медведь на горшок, горшок раздавил и всех зверей распугал.

 

Теремок

 

Cтоит в поле теремок.

Бежит мимо мышка–норушка. Увидела теремок, остановилась и спрашивает:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт?

 

Никто не отзывается.

Вошла мышка в теремок и стала в нём жить. Прискакала к терему лягушка–квакушка и спрашивает:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт

— Я, мышка–норушка! А ты кто?

— А я лягушка–квакушка.

— Иди ко мне жить!

 

Лягушка прыгнула в теремок. Стали они вдвоём жить.

Бежит мимо зайчик–побегайчик. Остановился и спрашивает:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт?

— Я, мышка–норушка!

— Я, лягушка–квакушка. А ты кто?

— А я зайчик–побегайчик

— Иди к нам жить!

 

Заяц скок в теремок! Стали они втроём жить.

Идёт лисичка–сестричка. Постучала в окошко и спрашивает:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт?

— Я, мышка–норушка.

— Я, лягушка–квакушка.

— Я, зайчик–побегайчик.

— А ты кто?

— А я лисичка–сестричка.

— Иди к нам жить!

 

Забралась лисичка в теремок. Стали они вчетвером жить.

Прибежал волчок–серый бочок, заглянул в дверь, и спрашивает:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт?

— Я, мышка–норушка.

— Я, лягушка–квакушка.

— Я, зайчик–побегайчик.

— Я, лисичка–сестричка.

— А ты кто?

— А я волчок–серый бочок.

— Иди к нам жить!

 

Волк и влез в теремок. Стали впятером жить.

Вот они все в теремке живут, песни поют.

Вдруг идёт мимо медведь косолапый. Увидел медведь теремок, услыхал песни, остановился и заревел во всю мочь:

 

— Терем–теремок! Кто в тереме живёт?

— Я, мышка–норушка.

— Я, лягушка–квакушка.

— Я, зайчик–побегайчик.

— Я, лисичка–сестричка.

— Я, волчок–серый бочок.

— А ты кто?

— А я медведь косолапый.

— Иди к нам жить!

 

Медведь и полез в теремок. Лез–лез, лез–лез — никак не мог влезть и говорит:

 

— Я лучше у вас на крыше буду жить.

— Да ты нас раздавишь!

— Нет, не раздавлю.

— Ну так полезай!

 

Влез медведь на крышу.

— Только уселся — трах! — раздавил теремок.

Затрещал теремок, упал на бок и весь развалился.

Еле–еле успели из него выскочить: мышка–норушка, лягушка–квакушка, зайчик–побегайчик, лисичка–сестричка, волчок–серый бочок — все целы и невредимы.

Принялись они брёвна носить, доски пилить — новый теремок строить.

Лучше прежнего выстроили!

 

 

ТЕРЁШЕЧКА

 

У старика со старухой не было детей. Век прожили, а детей не нажили.

Вот сделали они колодочку, завернули ее в пеленочку, стали качать да прибаюкивать:

Спи-тко, усни, дитя Терёшечка, — —

 

Все ласточки спят,  

И касатки спят,  

И куницы спят,  

И лисицы спят,  

Нашему Терешечке  

Спать велят!  

 

Качали так, качали да прибаюкивали, и вместо колодочки стал расти сыночек Терёшечка — настоящая ягодка.

Мальчик рос-подрастал, в разум приходил. Старик сделал ему челнок, выкрасил его белой краской, а весельцы — красной.

Вот Терешечка сел в челнок и говорит:

 

Челнок, челнок, плыви далече. —

Челнок, челнок, плыви далече.

 

Челнок и поплыл далеко-далеко. Терешечка стал рыбку ловить, а мать ему молочко и творожок стала носить.

Придет на берег и зовет:

 

Терёшечка, мой сыночек, —

Приплынь, приплынь на бережочек,

Я тебе есть-пить принесла.

 

Терешечка издалека услышит матушкин голос и подплывет к бережку. Мать возьмет рыбку, накормит, напоит Терешечку, переменит ему рубашечку и поясок и отпустит опять ловить рыбку.

Узнала про то ведьма. Пришла на бережок и зовет страшным голосом:

 

Терёшечка, мой сыночек, —

Приплынь, приплынь на бережочек,

Я тебе есть-пить принесла.

 

Терешечка распознал, что не матушкин это голос, и говорит:

 

Челнок, челнок, плыви далече. —

То не матушка меня зовет.

 

Тогда ведьма побежала в кузницу и велит кузнецу перековать себе горло, чтобы голос стал как у Терешечкиной матери.

Кузнец перековал ей горло. Ведьма опять пришла на бережок и запела голосом точь-в-точь родимой матушки:

 

Терёшечка, мой сыночек, —

Приплынь, приплынь на бережочек,

Я тебе есть-пить принесла.

 

Терёшечка обознался и подплыл к бережку. Ведьма его схватила, в мешок посадила и побежала.

Принесла его в избушку на курьих ножках и велит своей дочери Алёнке затопить печь пожарче и Терешечку зажарить.

А сама опять пошла на раздобытки.

Вот Аленка истопила печь жарко-жарко и говорит Терешечке:

Ложись на лопату. —

Он сел на лопату, руки, ноги раскинул и не пролезает в печь.

А она ему:

Не так лег. —

Да я не умею — покажи как... —

А как кошки спят, как собаки спят, так и ты ложись. —

А ты ляг сама да поучи меня. —

Алёнка села на лопату, а Терешечка ее в печку и пихнул и заслонкой закрыл. А сам вышел из избушки и влез на высокий дуб.

Прибежала ведьма, открыла печку, вытащила свою дочь Аленку, съела, кости обглодала.

Потом вышла на двор и стала кататься-валяться по траве.

Катается-валяется и приговаривает:

Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись. —

А Терешечка ей с дуба отвечает:

Покатайся-поваляйся, Алёнкина мясца наевшись! —

А ведьма:

Не листья ли это шумят? —

И сама — опять:

Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись. —

А Терёшечка все свое:

Покатайса-поваляйса, Аленкина мясца наевшись! —

Ведьма глянула и увидела его на высоком дубу. Кинулась грызть дуб. Грызла, грызла — два передних зуба выломала, побежала в кузницу:

Кузнец, кузнец! Скуй мне два железных зуба. —

Кузнец сковал ей два зуба.

Вернулась ведьма и стала опять грызть дуб. Грызла, грызла и выломала два нижних зуба. Побежала к кузнецу:

Кузнец, кузнец! Скуй мне еще два железных зуба. —

Кузнец сковал ей еще два зуба.

Вернулась ведьма и опять стала грызть дуб. Грызет — только щепки летят. А дуб уже трещит, шатается.

Что тут делать? Терешечка видит: летят гуси-лебеди.

Он их просит:

 

Гуси мои, лебедята! —

Возьмите меня на крылья,

Унесите к батюшке, к матушке!

 

А гуси-лебеди отвечают:

Га-га, за нами еще летят — поголоднее нас, они тебя возьмут. —

А ведьма погрызет-погрызет, взглянет на Терёшечку, облизнется — и опять за дело...

Летит другое стадо. Терешечка просит...

 

Гуси мои, лебедята! —

Возьмите меня на крылья,

Унесите к батюшке, к матушке!

 

А гуси-лебеди отвечают:

Га-га, за нами летит защипанный гусенок, он тебя возьмет-донесет. —

А ведьме уже немного осталось. Вот-вот повалится дуб.

Летит защипанный гусенок. Терешечка его просит:

Гусь-лебедь ты мой! Возьми меня, посади на крылышки, унеси меня к батюшке, к матушке. —

Сжалился защипанный гусенок, посадил Терешечку на крылья, встрепенулся и полетел, понес его домой.

Прилетели они к избе и сели на травке.

А старуха напекла блинов — поминать Терешечку — и говорит:

Это тебе, старичок, блин, а это мне блин. —

А Терешечка под окном:

А мне блин? —

Старуха услыхала и говорит:

Погляди-ка, старичок, кто там просит блинок? —

Старик вышел, увидел Терёшечку, привел к старухе — пошло обниманье!

А защипанного гусенка откормили, отпоили, на волю пустили, и стал он с тех пор широко крыльями махать, впереди стада летать да Терешечку вспоминать.

 

Тини-тини, потягивай...

 

Дело было весною. Вынесли бабы холсты белить.

Ну, — говорят, — теперь надо смотреть да смотреть, как бы кто холстов не украл! —

У меня все будет цело! — стала похваляться одна старушка. — Кто к моим холстам только руку протянет, тот с места не встанет! —

Похвальные речи завсегда гнилы; старуха-то выдавала себя за колдунью, а какая колдунья!

Вот разостлала она по полю холсты и уселась сторожить. Проходили мимо двое солдат и вздумали поживиться чужим добром.

Слушай, товарищ! — говорит один. — Ты залезь в кусты, да смотри не зевай, а я пойду, стану с бабой лясы точить. —

Сказано — сделано.

Подошел солдат к старухе:

Здравствуй, бабушка! —

Здорово, батюшка! Куда тебя господь несет? —

Иду к начальству за тем, за сем, больше незачем. —

И-и, родимый, служба-то ваша куда мудрена! —

А я, бабушка, к тебе с запросом: вижу, ты — человек — бывалый! Разреши-ка наш солдатский спор. Товарищи мои говорят, что в вашей стороне совсем не так звонят, как у нас; а я говорю, что все равно.

Вестимо, все равно; небось и у вас колокола-то медные! —

То-то! Прозвони-ка, бабушка, по-вашему. —

По-нашему: тинь-тинь-тинь! дон-дон! тинь-тинь-тинь! дон-дон! —

Не много разницы! А у нас, бабушка, звонят пореже. —

Солдат махнул товарищу рукою и зазвонил:

Тини-тини, потягивай, тини-тини, потягивай! —

Старуха и рот разинула; пока она слушала, другой солдат стянул холст — и был таков!

Ну, служивый, — говорит старуха, а сама так и заливается со смеху, — звоны-то ваши куда чудны! Досыта насмеешься! —

А вот ужо — еще не так посмеешься! Прощай, бабушка! —

С богом, родимый! —

Вечером стали бабы холсты считать: у старухи нет одного.

Правду сказал солдат.

 

 

Топанье и ляганье

 

В одном приходе не было попа. Собрались миряне попа выбирать. Выбирают из мужиков, а тут пришел мужичок Пахом. Все миряне:

Ну, Пахом, быть тебе попом! —

Ну что ж, быть так быть. —

И выбрали Пахома. Он говорит:

Ну, миряне, слушайте, православные! Сегодня суббота, а завтра воскресенье. Приходите к службе. —

Слушаем, батюшка! —

В воскресенье отправились к обедне миряне. Пришли в церковь. Народу много собралось — надо послушать, как новый поп будет обедню служить. И поп пришел. Вошел в алтарь, надел ризу, вышел из царских ворот и говорит:

Слушайте, миряне. Что делает поп, то и приход! —

Миряне отвечают:

Слушаем, батюшка! —

Вот дьячок подает попу кадило, а в кадиле углей много, так и горит. Взял он кадило и начал махать. Махал, махал, уголек каленый выскочил из кадила да прямо ему в голенище. И пошел поп стучать ногами. Он топчет, и миряне все топчут ногами. Уголек дальше забирается. Ничего нельзя сделать! Поп хлоп наземь, ноги кверху и лягает ногами. И все миряне хлопнулись наземь и залягались.

Один мужичок вышел из церкви, а другой идет в церковь и спрашивает:

Али уже прошла служба? —

Нет, не прошла. Топанье-то прошло, а теперь ляганье! —

 

Три калача и одна баранка

 

Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел — ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел — ему все еще хотелось есть. Он купил третий калач и съел — ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт.

Тогда мужик ударил себя по голове и сказал:

Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей. Мне бы надо сначала съесть одну баранку. —

 

У страха глаза велики

 

Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, курочка-клохтушка и мышка-норушка.

Каждый день ходили они за водой. У бабушки были ведра большие, у внучки — поменьше, у курочки — с огурчик, у мышки — с наперсточек.

Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, курочка — из лужицы, а мышка — из следа от поросячьего копытца.

Назад идут, у бабушки вода трё-ё-х, плё-ё-х! У внучки — трёх! плёх! У курочки — трёх-трёх! плёх-плёх! У мышки — трёх-трёх-трёх! плёх-плёх-плёх!

Вот раз наши водоносы пошли за водой. Воды набрали, идут домой через огород.

А в огороде яблонька росла, и на ней яблоки висели. А под яблонькой зайка сидел. Налетел на яблоньку ветерок, яблоньку качнул, яблочко хлоп — и зайке в лоб!

Прыгнул зайка, да прямо нашим водоносам под ноги.

Испугались они, ведра побросали и домой побежали. Бабушка на лавку упала, внучка за бабку спряталась, курочка на печку взлетела, а мышка под печку схоронилась. Бабка охает:

Ох! Медведище меня чуть не задавил! —

Внучка плачет:

Бабушка, волк-то какой страшный на меня наскочил! —

Курочка на печке кудахчет:

Ко-ко-ко! Лиса ведь ко мне подкралась, чуть не сцапала! —

А мышка из-под печки пищит:

Котище-то какой усатый! Вот страху я натерпелась! —

А зайка в лес прибежал, под кустик лег и думает:

«Вот страсти-то! Четыре охотника за мной гнались, и все с собаками; как только меня ноги унесли!»

Верно говорят: «У страха глаза велики: чего нет, и то видят».

 

Умный работник

 

У бедного старика было три сына.

Посылает отец старшего:

Поди наймись в батраки, все чего-нибудь заработаешь. —

Пошел старший сын в другую волость, а навстречу ему поп:

Наймись, свет, ко мне, только, чур, уговор такой: — коли хоть на день раньше срока уйдешь — не видать тебе твоего заработка, ни копейки не дам.

Молодец перечить не стал и нанялся к попу на год.

Будит поп работника до солнышка, работать заставляет дотемна, а кормит один раз в день не досыта.

От голода да от тяжелой работы парень совсем отощал — насилу ноги волочит.

«Коли до срока жить — живому не быть, совсем изведусь».

Махнул рукой на заработок и с пустыми руками воротился домой.

А попу того и надо, чтобы работник до срока ушел. Все тяжелые работы справлены, и деньги целы.

На другой год пошел средний брат в работники наниматься. И таким же манером, как и старший брат, полгода у попа мучился и тоже без копейки, чуть живой домой приплелся.

На третий год настал черед младшему брату в люди идти.

Пошел он прямо к тому попу, где старшие братья горе мыкали.

Вот и хорошо, — обрадовался поп, — я как раз — работника ищу. Рядись, платой не обижу, а уговор такой: до срока проживешь — получай все сполна, что ряжено; если раньше уйдешь — пеняй на себя, копейки не заплачу.

Ладно, — отвечает молодец. —

И ударили по рукам.

На другое утро — ни свет ни заря — будит поп работника:

Вставай, скорей запрягай, поедем за сеном на дальний покос. —

Покуда работник коней запрягал, поп успел плотно позавтракать, а работнику попадья дала всего две вчерашние картофелины.

Позавтракаешь в дороге — видишь, батюшка торопится, сердится... —

Поехали. Только миновали околицу, соскочил парень с саней и закричал:

Постой, батюшка! Я веревки забыл, сейчас сбегаю. —

Поп коня придержал, бранится.

А работник прибежал, постучался:

Ох, матушка, батюшка велел принести каравай белого хлеба да три пирога с рыбой. —

Попадья припасы завернула, подала.

Молодец прихватил в сенях веревки, воротился.

Трогай, батюшка, веревки принес. —

Ладно, хоть недалеко отъехали, — ворчит поп. —

Покуда до места добрались, сено укладывали да увязывали — времени прошло много.

Только к вечеру тронулись в обратный путь.

Поп с переднего воза кричит:

Дорога ровная, без раскатов, я подремлю! А ты, парень, гляди, как доедем до развилки, надо влево держать! —

После того завернулся с головой в теплый дорожный тулуп и улегся спать.

Работник пирогов наелся да белого хлеба, лежит на своем возу. Доехали до развилки, и направил молодец коней не влево, как поп наказывал, а вправо. Влез на воз, посмеивается. «Проучу долговолосого, попомнит меня».

Верст пятнадцать еще отъехали. Тут поп проснулся, огляделся — видит, едут не туда, куда надо, заругался:

Ох, будь ты неладен! Ведь говорил — держи влево. И о чем только ты думал, куда глядел? —

Как куда глядел? Да ведь сам ты и кричал: «Держись правой руки!» —

«Видно, я обмолвился», — подумал поп и говорит:

Ну, делать нечего, надо кружным путем ехать. Тут — верст через десять деревня будет, придется переночевать. Время позднее, да и есть смертельно охота, прямо терпенья нет.

А ты, батюшка, сенца попробуй, — работник говорит, — я вот так славно подкрепился, сыт-сытехонек. —

Поп надергал травы, что помягче, пожевал, пожевал, выплюнул.

Нет, не по мне это кушанье. —

Ехали еще час ли, два ли — показалась деревня.

Привернули к самой богатой избе, к лавочнику.

Ступай, — поп говорит, — просись ночевать, у меня от голода руки-ноги трясутся. —

Работник постучался:

Добрые люди, пустите переночевать! —

Вышел хозяин:

Заезжай, заезжай, ночлега с собой не возят. —

Да я не один, — шепотом говорит молодец, — со мной — батюшка нездоровый — вроде не в своем уме. Так смирный, тихий, а как услышит, что два раза одно и то же скажут, как лютый зверь становится, на людей кидается.

Ладно, — хозяин отвечает, — буду знать и своим закажу. —

Работник коней распряг, задал корм и помог попу слезть с воза.

Зашли в избу. Хозяева с опаской поглядывают на попа, помалкивают.

Подошло время к ужину, накрыли стол.

Хозяйка промолвила:

Садитесь, гости, с нами хлеба-соли отведать. —

Работник сразу за стол, а поп ждет, когда еще раз попотчуют.

Хозяева другой раз не зовут, не смеют.

Сели ужинать. Сидит поп в сторонке, злится на себя: «Надо бы сразу за стол садиться».

Так и просидел весь ужин не солоно хлебавши.

Хозяйка убрала со стола, постелила попу с работником постель.

Молодец только голову на подушку уронил, сразу крепко уснул. И хозяева уснули.

А голодному попу не до сна.

Растолкал, разбудил работника:

Ой, есть хочу, терпенья нет. —

А чего ужинать не стал? —

Думал, еще попотчуют. —

Приметил я, — шепчет работник, около печки на полке горшок с кашей, поди поешь. —

Поп вскочил и через минуту снова будит работника:

Горшок с кашей нашел, а ложки нет. —

Рассердился парень:

Ну где я тебе ложку возьму! Засучи рукава и ешь рукой. —

Поп от жадности сунул в горшок обе руки, а в горшке был горячий вар. Третий раз будит работника, трясет горшком:

Ох, мочи нет, руки горят и вынуть не могу! —

Беда с тобой, — парень ворчит. — Гляди, у стены точильный камень. Разбей горшок, и вся недолга. —

Поп изо всех сил хватил горшком, только черепки полетели. В эту же минуту кто-то истошно завопил:

Караул, убили! —

Поп кинулся вон из избы.

Вся семья всполошилась, зажгли огонь и видят: у хозяина вся голова залита варом. Стонет старик.

Сыновья хозяина приступили к работнику:

Зачем старика изувечили? —

Кто кого изувечил? И знать не знаю, и ведать не ведаю. А вот куда вы нездорового попа девали? —

Хозяева — туда-сюда: и в сени и на сеновал. Все обыскали — нигде нет попа.

Вот видите, — работник говорит, — хозяин-то уж — очухался, а попа нет. Люди вы справные, отпýстите товару из лавки на сотню рублей — замнем дело, а не то в волость поеду, придется вам в ответе быть.

Хозяева помялись, помялись, дали товару на сто рублей.

Молодец подарки прихватил, коней запряг и поехал домой.

Версту от деревни отъехал, глядь — из соломенного омета поп вылезает:

Боялся, что хозяева тебя не выпустят. —

Хозяина-то ведь не я, а ты убил, — работник отвечает, — тебе и в остроге сидеть. Кто меня держать станет? —

Так разве до смерти? —

А ты как думал? Сейчас за урядником поедут. —

Поп руками всплеснул, трясется весь:

Ох, горе горькое! Неужто нельзя как-нибудь уладить? —

Уладить можно, — работник говорит, — я уж просил хозяев: мол, все равно старика не оживишь. —

Ну и что? —

Да известно что: дорожатся. —

Я ничего не пожалею, все отдам, только бы замять дело! —

Просят пару коней да триста рублей денег. Ну, и мне за хлопоты хоть сотню надо. —

«Слава богу, — думает поп, — дешево отделался».

Отвалил работнику четыре сотенки, отдал коней.

Беги скорее, покуда не раздумали! —

Работник отвел коней на гумно, привязал, помешкал там малое время, воротился к попу.

Ступай домой, ничего не бойся, все дело улажено. —

Поп пустился наутек, от радости ног не чует.

А работник привел отцу пару коней, отдал деньги.

И за себя и за братьев получил от попа сполна.

 

Финист - ясный сокол

 

Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу — в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь, Марьюшка, сказала:

Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести. —

Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завидущие да жаднющие; из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы — весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им — не платье, сапожки — не сапожки, платок — не платок.

Поехал отец на базар и спрашивает дочек:

Что вам, дочки купить, чем порадовать? —

И говорят старшая и средняя дочки:

Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные. —

А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец:

А что тебе, доченька, купить? —

Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола. —

Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашел.

Поехал отец в другой раз на базар.

Ну, — говорит, — дочки, заказывайте подарки. —

Обрадовались старшая и средняя дочки:

Купи нам по сапожкам с серебряными подковками. —

А Марьюшка опять заказывает:

Купи мне, батюшка, перышко Финиста - ясна сокола. —

Ходил отец весь день, сапожки купил, а перышка не нашел. Приехал без перышка.

Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:

Купи нам по платью. —

А Марьюшка опять просит:

Батюшка, купи перышко Финиста — ясна сокола. —

Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из города, а навстречу старенький старичок.

Здорово, дедушка! —

Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь? —

К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста — ясна сокола, а я не нашел. —

Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам. —

Вынул дедушка пёрышко и подает, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: «Что в нем Марьюшка нашла хорошего!»

Привез старик подарки дочкам; старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой смеются:

Как была ты дурочка, так и есть. Нацепи свое перышко в волоса да красуйся! —

Промолчала Марьюшка, отошла в сторону; а когда все спать полегли, бросила Марьюшка перышко на пол и проговорила:

Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених! —

И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.

Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.

На четвертый день сестры злые заметили — наговорили отцу на сестру.

Милые дочки, — говорит отец, — смотрите лучше за собой. —

«Ладно, — думают сестры, — посмотрим, как будет дальше».

Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят.

Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:

Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. — Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь.

Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами — смыла слезками кровавый след и стала еще краше.

Пошла она к отцу и проговорила:

Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано. —

Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.

Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Финиста — ясна сокола. Шла она чистым полем, шла темным лесом, высокими горами. Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы — все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.

И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках — вертится. Говорит Марьюшка:

Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть. —

Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь? —

Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола. —

О красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за — тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу — бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься. Станут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:

Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся. —

Потерся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал еще темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнем горит.

Говорит Марьюшка:

Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть. —

Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь? —

Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола. —

А у моей сестры была? —

Была, бабушка. —

Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные — пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит:

Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная иди! Будет еще с —трашнее, не оглядывайся.

Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал еще темнее. За ноги ее цепляет, за рукава хватает... Идет Марьюшка, идет и назад не оглянется.

Долго ли, коротко ли шла — башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнем горит.

Говорит Марьюшка:

Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! —

Повернулась избушка к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама черная, а во рту один клык торчит.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь? —

Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола. —

Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я — помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретенце. Бери в руки, само прясть будет, потянется нитка не простая, а золотая.

Спасибо тебе, бабушка. —

Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что — тебе накажу: будут золотое веретенце покупать — не продавай, а просись Финиста — ясна сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел; поднялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли — да все на Марьюшку. И видит Марьюшка — бежит навстречу серый волк.

Не горюй, — говорит он, — а садись на меня и не оглядывайся. —

Села Марьюшка на серого волка, и только ее и видели. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.

Ну, — говорит волк, — слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги. —

Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит:

Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница? —

Отвечает царица:

Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать. —

Все это я могу делать. —

Тогда проходи и садись за работу. —

И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь — возьмет Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:

Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого. —

Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:

Финист мой, Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать! —

Подслушала царица ее слова и говорит:

Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко. —

Нет, — говорит Марьюшка, — они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть. —

Подумала царица, подумала.

Ладно, — говорит, — так и быть. Ночью, как он уснет, я тебе его покажу. —

Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу. Видит она — спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка — не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, — спит, не пробудится сердечный друг.

Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого...

Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:

Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться. —

Подслушала царица и говорит:

Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку. —

Я не продам, — говорит Марьюшка, — а так отдам, разреши только с Финистом — ясным соколом свидеться. —

Подумала та, подумала.

Ладно, — говорит, — так и быть, приходи ночью. —

Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.

Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись! —

Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка — не добудилась.

Наступает день.

Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое веретенце. А царица увидала:

Продай да продай! —

Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть часок побыть. —

Ладно, — говорит та. —

А сама думает: «Все равно не разбудит».

Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.

Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись! —

Спит Финист, не просыпается.

Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.

Заплакала Марьюшка:

Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми! —

Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял ее, поцеловал:

Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков железных — износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.

Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.

Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста — ясна сокола наказать.

Тогда Финист — ясный сокол говорит:

Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продает да обманывает? —

Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.

И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят.

 

Фома Беренников

 

В некотором царстве-государстве жил-был мужик Фомка Беренников — такой сильный да дородный, что если пролетит мимо воробей да зацепит его крылом, так он и с ног свалится!.. Стал он на пашню сбираться, а лошаденка у него была дрянная, на работе замученная; натерло ей хомутом шею до крови, и облепили ее слепни да мухи видимо-невидимо! Фомка подошел, как ударит ладонью — одним махом сто побивахом! — и говорит:

Ох, да я сам богатырь! Не хочу пахать, хочу воевать! —

Соседи над ним смеются:

Куда тебе, дураку, воевать; тебе впору свиньям корм давать! —

Не тут-то было: назвался Фомка богатырем, взял тупицу и косарь, что лучину скепают, надел на себя старый кафтан да высокий яломок, сел на свою клячу и поехал в чистое поле ступою бредучею. В чистом поле врыл в землю столб и написал на нем:

«Еду сражаться в иные города — одним махом сто побивахом!»

Только что успел отъехать с места, прискакали к столбу два могучих богатыря, прочитали надпись и говорят:

Что за богатырь такой! Куда он поехал? Скоку молодецкого не слышно, следу богатырского не видно! —

Кинулись за ним по дороге; увидал их Фомка и спрашивает:

Вы кто таковы? —

Мир тебе, добрый человек! Мы — сильномогучие богатыри. —

А по скольку голов сразу рубите? —

Один говорит:

По пяти. —

Другой:

По десятку. —

Какие ж вы сильномогучие богатыри?.. Вот я так богатырь: одним махом сто побивахом!

Прими нас в товарищи, будь нам старший брат. —

Пожалуй, — говорит Фомка, — поезжайте сзади. —

Пристроились к нему сильномогучие богатыри и отправились все вместе в заповедные луга царские. Приехали, сами легли отдых взять, а лошадей пустили шелкову траву щипать.

Долго ли, коротко ли — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — усмотрел их царь.

Что, — говорит, — за невежи такие в моих лугах — прохлаждаются? Доселева тут ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, а теперь гости пожаловали!

Сейчас собрал войско великое и дает приказ очистить свои луга заповедные.

Идет сила-рать несметная; увидали могучие богатыри, доложили про то названому старшему брату, а он им в ответ:

Ступайте-ка, переведайтесь, а я посмотрю — какова ваша храбрость есть? —

Вот они сели на своих богатырских коней, припустили их на войско вражее, полетели как ясные соколы на стадо голубей, притоптали, прирубили всех до единого.

«Дело-то не ладно!» — думает царь; опять собирает войско великое, чуть не вдвое больше прежнего, а впереди всего войска посылает силача-великана: голова что пивной котел, лоб что твоя заслонка, а сам что гора!

Сел Фомка на свою клячу, выехал навстречу и говорит великану:

Ты — сильномогучий богатырь, и я — таков же! Не честь — не хвала будет нам, добрым молодцам, коли станем сражаться не поздоровавшись! Наперед надо друг другу поклон отдать, а потом и в бой вступать.

Ладно! — отвечает великан. —

Разъехались они и стали кланяться. Пока великан наклонил свою голову, прошло полчаса времени; а другие полчаса надо, чтобы поднять ее.

Фомка мал, да удал, не захотел дожидаться, хватил косарем раз-другой, и полетела голова с плеч долой.

Войско дрогнуло и рассыпалось в разные стороны; а Фомка взобрался на богатырского коня, давай нагонять да конем топтать. Нечего делать, покорился царь: послал звать к себе сильномогучего богатыря Фому Беренникова и двух меньших его братьев. Угостил их, учествовал на славу, выдал за Фомку дочь свою царевну и дал полцарства в приданое.

Долго ли, коротко ли — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — подступает под то царство басурманский король с силами несметными, требует дани-откупу великого. Не захотел царь платить дани-откупу великого, нарядил свое войско храброе, поставил зятя начальником и накрепко приказал, чтобы все на Фомку смотрели: что он станет делать, и они б то же делали.

Снялся Фомка и поехал сражаться.

Едет он лесом, войско за ним. Он срубил себе березку, и солдаты срубили себе по березке. Пришли к глубокой реке — мосту нет, а обходу двести верст; Фомка бросил свою березку в воду, и солдаты побросали свои туда же, запрудили реку и перешли на другую сторону.

Басурманский король засел в крепком городе. Фомка остановился перед тем городом, развел костер, разделся весь догола — сидит да греется; солдаты увидали, тотчас же насбирали хворосту, нарубили поленьев, запалили костры по всему чистому полю.

Закусить бы надо! — сказал Фомка Беренников, вытащил из сумки сдобную лепешку и стал уписывать. —

Откуда ни возьмись — прибежала собака, вырвала лепешку и давай бог ноги! Фомка ухватил горячую головешку и как был голый — так и пустился за нею: во всю прыть бежит да во все горло кричит:

Держите! Держите! —

Глядя на него, и солдаты сидели у огня голые, а тут повскакивали, похватали горячие головешки и побежали вслед за ним.

Собака-то была королевская, бросилась прямо в город да во дворец; Фомка за собакою, солдаты за Фомкою: все, что ни попадет под руку, жгут и палят без пощады.

Поднялась в городе суматоха; король не знает, что делать с испугу, стал просить замирения. Фомка на то не согласен; взял короля в плен и покорил все его королевство.

Воротился из походу — царь встретил его с большим почетом: музыка заиграла, колокола зазвонили, пушки грохнули, и пошел пир на весь мир!

И я там был, мед-вино пил, по усам текло, в рот не попало; ел я капусту, а в брюхе-то пусто...

 

Фома и Ерема

 

Было два брата, Фома да Ерема; сдумали-сгадали честные братаны рыбу ловить. Лодка была у них розна, ботник без дна; три дня тонули, а потонуть не могли, добрые люди повытащили.

Сели братаны на бережок, понюхивают табачок. Вздумали торговать: накупили холстов, съехали в Ростов и променяли холсты на свиные хвосты — и тут неудача!

Вздумали землю пахать: посеяли рожь и овес; рожь-то не выникла, а овес-то не взошел, с того они соху и борону в огонь, а сами с пашни бегом!

 

Фомка – шут

 

Жил-был Фомка-шут, умел шутить шутки хитрые.

Раз идет Фомка дорогою; повстречался ему поп:

Здравствуй, Фомка! —

Здравствуй, батюшка! —

Пошути мне! —

Ах, батюшка, рад бы, да шутки дома забыл. —

Сбегай, пожалуйста! —

Далеко бежать-то! —

Возьми, свет, мою лошадь. —

Давай, батюшка! —

Сел и поехал к попадье:

Матушка, подавай семьсот рублей: батюшка купил семь сел, семь деревень; меня послал за деньгами, вот свою лошадь дал. —

Попадья дала ему семьсот рублей; Фомка-шут взял деньги и поехал на болото: утопил лошадь в болоте, отрезал у ней хвост и воткнул в тину.

Приходит к попу:

Ну, батюшка, верно, ты свою кобылу недели две не поил? —

А что? —

Да то — как поехал я мимо воды, кинулась она со всех ног в болото, да там и завязла! —

Что делать! Пойдем вытаскивать. —

Пришли к болоту — один хвост торчит.

Лезь, батюшка, в воду! —

Полезай лучше ты, Фомка! —

Фомка полез.

Вот шут ухватился за один конец хвоста, а поп за другой; тянут в разные стороны. Вот тянули, тянули, Фомка взял да и выпустил хвост из рук — поп так и ударился оземь.

Нет, — говорит Фомка, — видно, совсем пропала лошадь! Теперь уж не вытащишь — хвост оборвали! —

Поп потужил-потужил и пошел домой.

Попадья встречает:

Что, батька, купил семь сел, семь деревень? —

Каких, свет? —

Как же, Фомка-шут от тебя приезжал да семьсот рублей денег взял! —

Ах он вор этакой! Нечего сказать: славную сшутил шутку! —

 

 

ХАВРОШЕЧКА

 

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.

А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала — и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать.

Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, — плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — все будет сработано. —

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.

Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.

Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает? —

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:

Спи, глазок, спи глазок! —

Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала.

Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:

Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает. —

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:

Спи, глазок, спи, другой! —

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте еще больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.

Хаврошечка поет:

Спи, глазок, спи, другой! —

А о третьем глазке и забыла.

Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и матери все рассказала.

Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

Режь рябую корову! —

Старик и так и сяк:

Что ты, старуха, в уме ли! Корова молодая, хорошая! —

Режь, да и только! —

Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:

Коровушка-матушка! Тебя резать хотят. —

А коровушка ей отвечает:

А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки — мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.

Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.

Много ли времени прошло, мало ли, — Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет. —

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.

А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.

Сестры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

 

Хитрая наука

 

Жили себе дед да баба, был у них сын. Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам — авось возьмет кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.

Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, потужил-погоревал о своей бедности и опять повел сына в город. Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:

Что, старичок, пригорюнился? —

Как мне не пригорюниться! — сказал дед. — Вот водил, водил сына, никто не берет без денег в науку, а денег нетути! —

Ну так отдай его мне, — говорит встречный, — я его в — три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь, придешь вовремя да узнаешь своего сына — возьмешь его назад, а коли нет, так оставаться ему у меня.

Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живет и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошел домой. Пришел домой в радости, рассказал обо всем бабе; а встречный-то был колдун.

Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть. А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошел в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сровняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.

У хозяина моего не я один в науке. Есть, — говорит, — — еще одиннадцать работников, навсегда при нем остались — оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нем двенадцатым. Завтра, как придешь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями — перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнали ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.

После выведет он к тебе двенадцать жеребцов — все одной масти, гривы на одну сторону, и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.

После того выведет к тебе двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щеку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажи на меня.

Рассказал все это, распростился с отцом и пошел из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.

Поутру дед встал, собрался и пошел за сыном. Приходит к колдуну.

Ну, старик, — говорит колдун, — выучил твоего сына — всем хитростям. Только если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.

После того выпустил он двенадцать белых голубей — перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны — и говорит:

Узнавай, старик, своего сына! —

Как узнавать-то, ишь все ровны! —

Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:

Кажись, это мой! —

Узнал, узнал, дедушка! — сказывает колдун. —

В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов — все как один, и гривы на одну сторону.

Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:

Ну что, дедушка! Узнал своего сына? —

Нет еще, погоди маленько. —

Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:

Кажись, это мой! —

Узнал, узнал, дедушка! —

В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.

Дед раз прошел мимо молодцев — ничего не заприметил, в другой прошел — тож ничего, а как проходил в третий раз — увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:

Кажись, это мой! —

Узнал, узнал, дедушка! —

Вот, делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.

Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.

Батюшка, — говорит сын, — я сейчас сделаюсь собачкою. — Барин станет покупать меня, а ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!

Сказал так-то да и в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою.

Барин увидал, что старик ведет собачку, начал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев.

Только стал было дед снимать ошейник, — куда! — барин и слышать про то не хочет, упирается.

Я ошейника не продавал, — говорит дед, — я продал одну собачку. —

А барин:

Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник. —

Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником.

Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой.

Вот барин едет себе да едет, вдруг, откуда ни возьмись, бежит навстречу заяц.

«Что, — думает барин, — али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти?»

Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую — и убежала в лес.

Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем.

А собачка оборотилась добрым молодцем.

Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал! А сын уж нагнал его.

Эх, батюшка! — говорит. — Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что! —

Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:

Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь! —

Ударился оземь, сделался птичкою; старик посадил ее в клетку и понес продавать.

Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!

Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берет!

Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой!

Ну, дочка, — говорит дома, — я купил нашего шельмеца! —

Где же он? —

Колдун распахнул платок, а птички давно нет: улетела сердешная!

Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:

Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать; не то домой не ворочусь. —

Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повел ее дед на базар продавать.

Обступили старика торговые люди, все барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.

Дед продал ему сына, а уздечки не отдает.

Да как же я поведу лошадь-то? — спрашивает колдун. — — Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!

Тут все барышники на деда накинулись: так-де не водится! Продал лошадь — продал и узду. Что с ними поделаешь? Отдал дед уздечку.

Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земли не хватают.

Ну, дочка, — сказыавает опять колдун, — вот когда купил так купил нашего шельмеца! —

Где же он? —

На конюшне стоит. —

Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошел версты отсчитывать.

Бросилась дочь к отцу.

Батюшка, — говорит, — прости! Конь убежал! —

Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит...

Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом — и бултых в воду, а волк за ним щукою...

Ерш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги.

Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.

Отдай, — пристает к ней, — мое золотое кольцо. —

Бери! — говорит девица и бросила кольцо наземь. —

Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал, одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб.

Тем сказке конец, а мне меду корец.

 

ХИТРЫЙ КОЗЁЛ

 

Жил старик со старухой. У них никого не было, только один козел. Этот козел три года за печкой жил.

Вот бежит козел по полю, побежал вдоль по дорожке, а ему волк навстречу. Испугался козел, убежал козел на двадцать метров в лес и спрашивает у волка:

Не видал ли ты, волк, двух волков — двух брáтелков? —

На что тебе-ко их? —

Подраться, побороться, побаталиться! —

Испугался волк и говорит:

Видел — они за двумя болотами, за осиновыми колодами... —

Козёл опять побежал вдоль по дорожке и опять ему навстречу волк. Испугался козел, на пять метров в лес убежал и спрашивает:

Не видал ли ты двух волков — двух брателков? —

На что тебе их? —

Подраться, побороться, побаталиться! —

Ну-ко, давай со мной бороться! —

Ему козел и говорит:

Давай. Мне ведь надо рогами — так давай разбежимся! —

Согласился волк. Стал козел разбегаться — да и убежал домой.

А волк и доныне его ждет в лесу.

 

Хлыст и Подлыгало

 

Вот приехали в деревню два друга, и надо им ночевать. Один попросился в избу к богатому, а другой — к бедному, по соседству.

Тот, что заночевал у богатого, говорит хозяевам:

Что это у вас за дома! Вот у нас дома-то: курицы с неба звезды склевывают. Не верите — спросите у дружка: он у соседей ночует. —

Пошли те к соседям. Дружок говорит:

Да, так, правда. Я видел: у нас петух волочил полмесяца, как краюшку. —

Не поверили друзьям — прозвали одного Хлыстом, а другого — Подлыгалом.

 

Хорошо, да худо

 

Встретились на дороге барин да мужик.

Мужик, откуда ты? —

Издалеча, барин! —

А откуда? —

Из города Ростова, а барина Толстова. —

А велик ли город? —

Не мерил. —

А силен? —

Не боролся. —

Что ж там почем? —

Рожь да овес по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам. —

А за чем ездил? —

За покупкой дорогóю: за мерою гороха. —

Вот это хорошо! —

Хорошо, да не дюже! —

А что ж? —

Ехал да рассыпал. —

Вот это худо! —

Худо, да не дюже! —

А что ж? —

Рассыпал-то меру, а подгреб-то две! —

А вот это хорошо! —

Хорошо, да не дюже! —

Да что ж? —

Посеял, да редок. —

Вот это худо! —

Худо, да не дюже! —

А что ж? —

Хоть редок, да стручист! —

Вот это хорошо! —

Хорошо, да не совсем! —

А что ж? —

Поповы свиньи повадились горох топтать-топтать да и вытоптали. —

Этак худо! —

Худо, да не дюже! —

А что ж? —

Я поповых свиней убил да два чана свежины насолил. —

Вот это хорошо! —

Хорошо, да не дюже! —

А что ж? —

Поповы собаки повадились свежину таскать-таскать да повытаскали. —

Вот это худо! —

Худо, да не дюже! —

А что ж? —

Я тех собак убил да жене шубу сшил. —

Вот это хорошо! —

Хорошо, да не дюже! —

А что ж? —

Пошла моя жена мимо попова двора; поп-то узнал да шубку снял. —

Вот это худо! —

Худо, да не дюже! —

А что ж? —

Я с попом судился-судился, сивого мерина да рыжую корову спустил — вот мое дело и выгорело. —

 

Хрустальная гора

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына.

Вот дети и говорят ему:

Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем. —

Отец благословил, и они поехали в разные стороны.

Младший сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь, около этой падали собралось много всяких зверей, птиц и гадов.

Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:

Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы всё спорим, а как поделить — не придумаем. —

Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям — кости, птицам — мясо, кожа — гадам, а голова — муравьям.

Спасибо, Иван-царевич! — сказал сокол. — За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь. —

Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору.

Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу:

Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе? —

Отчего не взять такого молодца? —

Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью.

Стала просить царевна:

Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять. —

Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.

Подъезжают к хрустальной горе, вдруг, откуда ни возьмись, выскочила золотая коза.

Царевич погнал за ней; скакал, скакал, козы не добыл, а воротился назад — и царевны нету! Что делать? Как царю на глаза показаться?

Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю:

Ваше величество! Найми меня стадо пасти. —

Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех — головах — дай ему три коровы, коли о шести головах — дай шесть коров, а коли о двенадцати головах — то отсчитывай двенадцать коров.

Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах:

Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы — сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, — говорит, — отгони мне трех коров.

Не жирно ли будет? — отвечает царевич. — Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты трех коров захотел... Нет тебе ни одной! —

Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.

Что, дедушка, — спрашивает царь, — прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров? —

Нет, ваше величество, ни одной не дал! —

На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.

Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни единой! —

Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов.

Пригнал домой стадо; царь спрашивает:

Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось? —

Прилетать-то прилетал, но ничего не взял! —

Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит — в хрустальной горе сидит царевна.

Здравствуй, — говорит Иван-царевич, — как ты сюда попала? —

Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на — батюшкином озере. В том змее сундук таится, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яичко, в яичке — семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.

Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо.

Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:

Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы — тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!

Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! —

Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались — Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко.

Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе — гора скоро растаяла.

Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу:

Будь ты моим зятем! —

Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.

 

Худая жена

 

Батюшка, жениться хочу, матушка, жениться хочу! — говорил добрый молодец. —

Женись, дитятко! —

И женился, выбрал себе худую жену: понравилась сатана лучше ясного сокола, и пенять не на кого, сам себе виноват! Живет с нею и кулаком слезы утирает.

Пошел раз на сходку, где судят да рядят; постоял там и воротился домой.

Где был, — спросила жена, — что слышал? —

Да говорят: новый царь настал, новый указ наслал, чтоб жены мужьями повелевали. —

Он думал пошутить, а она запомнила.

Ступай, — говорит, — на речку рубахи мыть, да возьми — веник — избу подмети, да сядь к люльке — дитя качай, да щи, кашу свари, пироги замеси!

Муж хотел было молвить: «Что ты, баба! Мужицкое ли это дело?» Да как взглянул на нее — холодом облило, язык к горлу пристал. Потащил белье, замесил пироги, в избе прибрал — и ничем не угодил.

Прошел год и другой; наскучила добру молодцу такая жизнь, да что делать? С горя выгадал выгадку. Была в лесу яма глубокая, конца-дна не видать; взял он — заклал ее сверху палочками, затрусил соломкою; приходит к жене и сказывает:

Ты не знаешь, жена, как в лесу-то клад есть — и — звенит, и гремит, и золотом рассыпается, а в руки никак не дается; я подошел было к нему, нос с носом стоял, дак мне не дался — посылай, говорит, жену!

Ну, пойдем, пойдем! —

Пошли в лес.

Тише! Тут провальная земля, отсюда клад выйдет. —

Ах ты, дурень мужик! Всего боишься. Вот как я-то прыгну! —

Прыгнула на солому и провалилась в яму.

Ну, ступай! — молвил муж. — Я теперь отдохну. —

Отдыхал он месяц и другой, а там и скучно стало без жены. Выйдет в лес, выйдет в поле, подойдет к речке — все об ней думает:

«Может, стала она и тиха и смирна; дай-ка выну опять!»

Навязал коробью, опустил под землю; слышит — села, тянет вверх, вот и близко... глядит, ан в коробье чертенок сидит! Мужик испугался, чуть веревки из рук не выпустил.

Взмолился чертенок, закричал ему вслух:

Вынь меня, мужичок! Твоя жена всех нас замучила, — загоняла. Повелишь что творить, стану тебе вечно служить; вот хоть сейчас побегу в боярские хоромы, мигом заварю кашу, буду днем и ночью стучать да бояр выживать, а ты скажись знахарем, приди, закричи на меня — я выскочу и уйду. Ну, ты и греби деньги лопатою!

Мужик вытащил коробью; чертенок выпрыгнул, отряхнулся — и поминай как звали!

В тот же день в боярском дому все пошло наизворот. Стали искать доку: добрый молодец вызвался докою, выгнал черта и получил плату хорошую.

Скоро пронесся слух, что у князя во дворце, в высоком тереме завелись домовые и не дают княжнам покою. Из конца в конец разослали по всей земле гонцов звать-собирать знахарей. Со всех царств собрали — нет проку, домовые стучат и гремят.

Пришел и наш дока, узнал старого знакомого, стал на чертенка и кричать и плевать; чертенок и не думает бежать, полюбилось ему в княжем терему жить.

Погоди ж, когда так! — закричал дока. — Эй, жена! Поди сюда. —

Тут чертенок не высидел и со всех ног махнул из-за печки вон.

Доке честь, доке слава, дока деньги гребет; но недаром говорят, что и в самом раю тошно жить одному.

Сгрустнулось добру молодцу, и пошел опять жену искать. Навязал коробью и опустил в яму: баба села, он и потащил ее кверху.

Вот уж близко! Баба вверх подымается, а сама зубом скрипит да кулаками грозит. Со страстей затряслись у мужа руки, сорвалась коробья — и загремела жена по-прежнему вниз, в яму.

 

 

Царевна – змея

 

Ехал казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на прогалинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около стога и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено. Сел казак на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Оглянулся казак, смотрит — стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:

Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти. —

Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу. —

Сунь в огонь свою пику, я по ней выберусь. —

Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся.

Тотчас красная девица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы. Казак испугался; не придумает, что ему делать и как ему быть.

Провещала змея человеческим голосом:

Не бойся, добрый молодец! Носи меня на шее семь лет — да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство — останься и проживи там еще семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!

Поехал казак разыскивать оловянное царство.

Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до крутой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена.

Поскакал казак на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала — словно ее не было.

Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошел во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой. «Эх, — думает казак, — куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, придется помирать голодною смертью!»

Только подумал, глядь — перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть — всего вдоволь; он закусил и выпил и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню — конь стоит в стойле да овес ест.

Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить. —

Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли — завсегда один-одинешенек! Не с кем и словечка перекинуть. Вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится — везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: «Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.

Лег казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит — нет ему ничего! «Эх, — думает, — сама себя раба бьет, коль нечисто жнет! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!» Только покаялся, как сейчас и еда и питье — все готово!

Прошло дня три; проснулся казак поутру, глянул в окно — у крыльца стоит его добрый конь оседланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась — явилась красная девица:

Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончилось — — избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь. Унес меня Кощей Бессмертный от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.

А что за корысть в нем? —

Покатишь бочонок в правую сторону — тотчас дворец явится, покатишь в левую — дворец пропадет. —

Хорошо, — сказал казак. —

Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ними пораздвинулись, и поехали они в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли — приезжает казак с королевной к королю. Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полны мешки золота и жемчугу.

Говорит добрый молодец:

Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит. —

Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль. Бери. —

Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.

Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:

Накорми меня, добрый молодец! —

Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо — в ту ж минуту чудный дворец явился.

Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.

Эй, слуги мои верные! — закричал казак. — Накормите-напоите моего гостя. —

Не успел вымолвить — несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик есть да похваливать; съел целого быка, выпил три котла пива, крякнул и говорит:

Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль. —

Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону — и дворца как не бывало.

Давай поменяемся, — говорит старик казаку, — я тебе меч отдам, а ты мне бочонок. —

А что толку в мече? —

Да ведь этот меч-саморуб; только стоит махнуть — хоть — какая будь сила несметная, всю побьет! Вон видишь — лес растет; хочешь, пробу сделаю?

Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:

Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес! —

Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился.

Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом:

Меч-саморуб! Сослужи-ка службу; поруби войско вражее. —

Полетели головы... И часу не прошло, как вражьей силы не стало.

Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.

Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было.

 

Царевна – лягушка

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать! —

За кого же нам, батюшка, посвататься? —

А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь. —

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка...

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж. —

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют! —

Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь! —

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

Бери квакушку, ничего не поделаешь! —

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. — Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое? —

Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба... —

Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее! —

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие...

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси! —

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

Такой каравай только от большой нужды есть будешь! —

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

Вот этот хлеб только в большие праздники есть! —

И тут же дал сыновьям новый приказ:

Хочется мне знать, как умеют ваши жены — рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе? —

Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый! —

Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее! —

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят...

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

Этим ковром только от дождя лошадей покрывать! —

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

Только у ворот его стелить! —

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать! —

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился? —

Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез... —

Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее! —

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я — вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает! —

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:

Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет! —

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые...

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.

Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще — три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня...

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич. —

Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь? —

Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты — лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе. —

Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.

Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь. —

Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.

Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.

«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется...»

Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:

Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь. —

И его пожалел царевич, пошел дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется! —

Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море! —

Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич:

Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! —

Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:

Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей? —

Ах, баба-яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала! —

И то правда! — отвечает баба-яга. —

Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея — Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.

Да есть ли где его смерть? —

Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.

Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»

Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.

«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы...»

Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.

«Где-то мой селезень?» — думает царевич.

А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море...

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского! —

Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.

Получай, Иван-царевич! —

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.

Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:

Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду! —

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

 

Царевна – отгадчица

 

Жил-был старик; у него было три сына, третий — Иван-дурак.

Какой-то был тогда царь — это давно уж было, — у него была дочь. Она и говорит отцу:

Позволь мне, батюшка, отгадывать загадки; если у кого — отгадаю загадки, тому чтобы голову ссекли, а не отгадаю, за того пойду замуж.

Тотчас сделали клич; многие являлись, всех казнили: царевна отгадывала загадки.

Иван-дурак говорит отцу:

Благословляй, батюшка! Я пойду к царю загадывать загадки! —

Куда ты, дурак! И лучше-то тебя, да казнят! —

Благословишь — пойду, и не благословишь — пойду! —

Отец благословил.

Иван-дурак поехал, видит: на дороге хлеб, в хлебе лошадь; он выгнал ее кнутиком и говорит:

Вот загадка есть! —

Едет дальше, видит змею, взял ее убил копьем и думает:

Вот другая загадка! —

Приезжает к царю; его приняли и велят загадывать загадки.

Он говорит:

Ехал я к вам, вижу — на дороге добро, в добре-то — добро же, я взял добро-то да добром из добра и выгнал; добро от добра и из добра убежало.

Царевна хватила книжку, смотрит: нету этой загадки; не знает разгадать и говорит отцу:

Батюшка! У меня сегодня головушка болит, мысли помешались; я завтра разгадаю. —

Отложили до завтра.

Ивану-дураку отвели комнату. Он вечером сидит, покуривает трубочку; а царевна выбрала верную горнишну, посылает ее к Ивану-дураку.

Поди, — говорит, — спроси у него, что это за загадка; сули ему злата и серебра, чего угодно. —

Горнишна приходит, стучится; Иван-дурак отпер двери, она вошла и спрашивает отгадку, сулит горы золота и серебра. Иван-дурак и говорит:

На что мне деньги! У меня своих много. Пусть царевна простоит всю ночь не спавши в моей горнице, тогда скажу отгадку. —

Царевна услышала это, согласилась; стояла всю ночь — не спала.

Иван-дурак утром сказал отгадку, что выгнал из хлеба лошадь. И царевна разгадала.

Иван-дурак стал другую загадывать:

Ехал я к вам, на дороге вижу зло, взял его да злом и ударил, зло от зла и умерло. —

Царевна опять хватила книжку, не может разгадать загадку и отпросилась до утра.

Вечером посылает горнишну узнать у Ивана-дурака отгадку.

Сули, — говорит, — ему денег! —

На что мне деньги! У меня своих много, — отвечает Иван-дурак, — пусть царевна простоит ночь не спавши, тогда скажу отгадку. —

Царевна согласилась, не спала ночь и загадку разгадала.

Третью загадку Иван-дурак не просто загадывал, а велел собрать всех сенаторов и загадал про то, как царевна не умела отгадывать его загадки и посылала к нему горнишну подкупать на деньги.

Царевна не могла отгадать и этой загадки; опять к нему спрашивать — сулила серебра и золота сколько угодно и хотела отправить домой. Не тут-то было!

Опять пришлось стоять ночь.

Как сказал он ей, о чем загадка, а разгадывать-то нельзя; о ней самой загадка, значит, узнают все, как она отгадки выпытывала у Ивана-дурака.

И ответила царевна:

Не знаю. —

Вот веселым пирком, да и за свадебку: Иван-дурак женился на ней; стали жить да быть, и теперь живут.

 

Царица-гусляр

 

В некоем царстве, в некоем государстве жил-был царь с царицею; пожил он с нею немалое время и задумал ехать в чужедальнюю землю. Отдал приказы министрам, попрощался с женою и отправился в дорогу.

Долго ли, коротко ли — приехал в чужедальнюю землю, а в той земле правил проклятый король. Увидал этот король царя, велел схватить его и посадить в темницу.

Много у него в темнице всяких невольников; по ночам в цепях сидят, а по утрам надевает на них проклятый король хомуты и пашет пашню до вечера. Вот в такой-то муке прожил царь целые три года и не знает, как ему оттудова вырваться, как дать о себе царице весточку? И выискал-таки случай, написал к ней письмецо.

Продавай, — пишет, — все наше имение да приезжай выкупать меня из неволи. —

Получила царица письмо, прочитала и восплакала:

Как мне выкупить царя? Если сама поеду — увидит меня — проклятый король и возьмет к себе заместо жены; если министров пошлю — на них надежи нет!

И что ж она вздумала? Остригла свои косы русые, нарядилась музыкантом, взяла гусли и, никому не сказавшись, отправилась в путь-дорогу дальнюю.

Приходит к проклятому королю на двор и заиграла в гусли, да так хорошо, что век бы слушал — не наслушался. Король как услыхал такую славную музыку, тотчас велел позвать гусляра во дворец.

Здравствуй, гусляр! Из которой земли ты, из которого царства? — спрашивает король. —

Отвечает ему гусляр:

Сызмала хожу, ваше величество, по белому свету, людей веселю да тем свою голову кормлю. —

Оставайся-ка у меня, поживи день, другой, третий; я тебя щедро награжу. —

Гусляр остался; день-деньской перед королем играет, а тот все досыта не наслушается. Экая славная музыка! Всякую скуку, всякую тоску как рукой снимает.

Прожил гусляр у короля три дня и приходит прощаться.

Что ж тебе за труды пожаловать? — спрашивает король. —

А пожалуй, государь, мне единого невольника, у тебя — много в темнице насажено; а мне нужен товарищ в дороге. Хожу я по чужедальным государствам; иной раз не с кем слова вымолвить.

Изволь, выбирай себе любого! — сказал король и повел гусляра в темницу. —

Гусляр оглянул заключенных, выбрал себе царя-невольника, и пошли они вместе странствовать.

Подходят к своему государству, царь и говорит:

Отпусти меня, добрый человек! Я ведь — не простой — невольник, я сам царь; сколько хочешь бери выкупу: ни денег, ни крестьян не пожалею.

Ступай с богом, — говорит гусляр, — мне твоего ничего не надо. —

Ну, хоть в гости ко мне зайди. —

Будет время — побываю. —

Тут они распрощались и пошли каждый своею дорогою.

Царица побежала окольною дорогою, прежде мужа домой поспела, сняла с себя гуслярское платье и нарядилась, как быть следует.

Через час времени закричали, забегали по дворцу придворные: царь пришел!

Царица к нему навстречу бросилась, а он со всеми здоровается, а на нее и смотреть не хочет. Поздоровался с министрами и говорит:

Вот, господа, какова жена у меня! Теперь на шею — бросается, а как сидел я в неволе да писал к ней, чтоб все добро продавала да меня выкупала — небось ничего не сделала. О чем же она думала, коли мужа позабыла?

Министры доложили царю:

Ваше величество! Как только царица получила ваше — письмо, в тот же самый день неизвестно куда скрылася и все это время пропадала; во дворец только сегодня явилась.

Царь сильно разгневался и приказывает:

Господа министры! Судите мою неверную жену по правде — по истинной. Зачем не хотела меня выкупить? Не видать бы вам своего царя веки вечные, если б не молодой гусляр; за него стану бога молить, ему половину царства не пожалею отдать.

Тем временем царица успела нарядиться гусляром, вышла на двор и заиграла в гусли. Царь услыхал, побежал навстречу, схватил музыканта за руку, приводит во дворец и говорит своим придворным:

Вот этот гусляр, что меня из неволи выручил! —

Гусляр сбросил с себя верхнюю одежду — и все тотчас узнали царицу.

Тут царь возрадовался: начал на радостях пир пировать, да так целую неделю и прохлаждался.

 

Царь, старик и бояре

 

Ехал государь с боярами, увидел старичка белобородого — борода большая, седой.

Здравствуй, дедушка! —

Здравствуй, свет великия надежа государь. —

Дедушка, давно ли на горах снеги забелели? —

Двадцать лет. —

Давно ли с гор ручьи побежали? —

Пятнадцать лет. —

Дедушка, прилетят сюда гуси, можешь ли их теребить? —

А сколько могу, потереблю! —

Дедушка, тереби больше, не жалей! —

Распростился царь с дедом, поехали. Приехал царь домой, стал у бояр спрашивать:

О чем мы с дедушкой говорили? —

Бояре стали просить: дай, государь, подумать. Выпросили сроку, с царем распростились, разошлись, сели на коней и поехали к дедушке. Приехали, поздоровались.

Дедушка, о чем вы с государем говорили? —

Нет, нельзя сказать! —

Дедушка, дадим по сту рублей! —

Нет, нельзя. —

Дедушка, дадим по двести рублей! —

Нет, нельзя. —

Дедушка, дадим по триста. —

Ну, когда по триста, скажу. Спросил у меня царь: — «Давно ли, говорит, волосы на голове поседели?» — «Двадцать лет». — «Давно ли, говорит, ручьи с гор побежали?» — «Пятнадцать лет, как слезы из глаз побежали».

А про гусей каких говорил? — спрашивают бояре. —

А вот вас самих теребить и велел. —

Приехали бояре к государю и передали все, что узнали.

Другой раз поехал государь, увидел дедушку, спрашивает:

Были ли у тебя гуси? —

Были! —

Ну каково же ты потеребил? —

А сколько мог теребил, свет великия надежа государь. —

А плохо теребил, ты бы так теребил, чтобы перышки все у них ощипал! —

 

 

Церковная служба

 

Говорит поп в церкви дьякону:

Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего? —

Старуха идет, крынку масла несет! — отвечает дьякон. —

А дьячок поет:

Подай, господи! —

Поп опять:

Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего? —

Старуха идет, ржи мешок несет! — отвечал дьякон. —

Дьячок опять поет:

Подай, господи! —

Поп опять говорит:

Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего? —

Идет мужик, несет дубину на поповскую спину! — отвечает дьякон. —

Тут поп и дьякон как запоют:

Тебе, господи! —

 

Чего на свете не бывает

 

Жил-был барин, богатый-пребогатый. Не знал он, куда свои деньги девать. Ел-пил сладко, одевался нарядно, гостей у него каждый день столько было, что у иных по праздникам того не бывало. А все у него денег не убывало, еще прибывало.

И захотелось раз барину пошутить над мужиком-дураком себе и гостям на потеху. Призывает он самого бедного мужика из деревни и говорит ему:

Слушай, мужик. Дам я тебе денег целую маленку, только — скажи мне, чего на свете не бывает. Нынче люди до всего дошли: и на черте ездят, и по небу летают, и в Питер по проволоке лапти послать можно. Скажи же: чего на свете не бывает?

Почесал мужик затылок.

Не знаю, — говорит, — барин, кажись, взаправду все на свете бывает. Дай сроку до завтра — может, и вздумаю. —

Ну пойди подумай, — говорит барин, — а завтра приходи, ответ приноси. —

Мужик до петухов не спал, все барскую загадку отгадывал. Раздумает, так и мало ли чего на свете не бывает, а и то в ум придет: «Может, это и бывает, только я не знаю. Ну да ладно, скажу наудачу, авось чего и не бывает!»

На другой день пришел он к барину.

Ну что, мужик, теперь знаешь, чего на свете не бывает? —

Одного, барин, не бывает: топором никто не подпоясывается, ног за топорище не заткнет. —

Усмехнулся барин, усмехнулись и гости; видят — мужик-то сер, да ум-то у него не волк съел. Надо маленку отмеривать. Да барин не то денег пожалел, не то хотел еще над мужиком пошутить, кто его знает, только и говорит мужику:

Нашел, брат, что сказать. У нас подлинно этого не — делают, а в чужих землях — так сплошь и рядом. Ступай с богом до завтра. Придумаешь — ответ принеси.

Продумал мужик и другую ночь. Что ни надумает, все надежда плохая на барские деньги. «Хитры немцы, — думает, — у них, может, все бывает. Ну да скажу еще что-нибудь!»

Приходит наутро к барину.

Ну, мужик, все ли на свете бывает? —

Не все, барин: баба попом не бывает, красная девка обедни не служит. —

Усмехнулись все, только барин опять ему денег не дал.

Нет, — говорит, — это бывает; по неметчине и все так. Поди подумай последний раз. Скажешь — бери деньги, а то не прогневайся. —

Плюнул с досады мужик; идучи домой, думает: «Видно, одному только не бывать, чтобы у меня деньги были!»

Все-таки через ночь опять идет к барину. «Наскажу, — думает, — ему всякой всячины, может, что и небывальщина будет».

Ну, что хорошенького скажешь? — спрашивает барин. — Не узнал ли, чего на свете не бывает? —

Все, барин, бывает, — говорит мужик. — Думал я, что — люди хоть на небо не попадают, а здесь сам побывал, теперь поверил, что и это бывает.

Как же ты на небо попал? —

Покойница жена побывать наказывала и подводу за мной — выслала: двух журавлей в разнопряжку. Повидался с ней, с ребятишками и к твоей милости воротился.

И назад с журавлями? —

Нет, назад я соскочил. —

Как же ты, мужичок, не убился? —

А так, что по уши в землю завяз, не жестка земля попалась. —

Из земли же как вылез? —

Хе... как! А сходил домой, принес лопату, выкопался, да и вылез. —

Не видал ли ты на небе покойного барина, моего родителя? —

Как же, видел к ручке допустить изволили. —

Ну, что он там делает? — допрашивает барин. —

А мужик-то, не будь плох, догадался и говорит:

Что покойный барин делает? Да после моих ребятишек постилки моет. —

Врешь, мужик-дурак! — закричал барин. — Того на свете — не бывает, чтобы барин у холопа нянчился! Бери деньги, да не мели околесицы.

Чернушка

 

Жил-был барин; у него была жена добрая, а дочь красавица — звали ее Машею.

Только жена-то померла, а он на другой женился — на вдове; у той своих было две дочери, да такие злые, недобрые! Заставляли они бедную Машу на себя работать, а когда работы не было, приказывали ей сидеть у печки да выгребать золу; оттого была Маша всегда и грязна и черна, и прозвали они ее Чернушкой.

Вот как-то заговорили люди, что их князь жениться хочет, что будет у него большой праздник и что на том празднике выберет он себе невесту.

Так и случилось. Созвал князь всех в гости. Стали собираться и мачеха с дочерьми, а Машу не хотят брать; сколько та ни просилась — нет да нет!

Вот уехала мачеха с дочерьми на княжий праздник, а падчерице оставила целую меру ячменя, муки и сажи — все вместе перемешано — и приказала до их приезда разобрать все по зернышку, по крупинке.

Маша вышла на крыльцо и горько заплакала; прилетели два голубка, разобрали ей ячмень, и муку, и сажу, потом сели ей на плечи — и вдруг очутилось на девушке прекрасное новое платье.

Ступай, — говорят голубки´, — на праздник, только не оставайся там долее полуночи. —

Только взошла Маша во дворец, так все на нее и загляделись; самому князю она больше всех понравилась, а мачеха и сестры ее совсем не узнали.

Погуляла, повеселилась Маша с другими девушками; видит, что скоро и полночь, вспомнила, что ей голубки´ наказывали, и побежала поскорей домой. Князь — за нею; хотел было допытаться, кто она такова, а ее и след простыл!

На другой день опять у князя праздник; мачехины дочери о нарядах хлопочут да на Машу то и дело кричат да ругаются:

Эй, девка Чернушка! Переодень нас, платье вычисти, обед приготовь! —

Маша все сделала, а вечером опять повеселилась на празднике и ушла домой до полуночи; кинулся князь за нею — нет, не догнал.

На третий день у князя опять пир горою; вечером голубки´ обули-одели Машу лучше прежнего. Пошла она во дворец, загулялась, завеселилась и забыла про время. Вдруг ударила полночь; Маша бросилась скорей домой бежать, а князь загодя приказал всю лестницу улить смолою и дегтем. Один башмачок ее прилип к смоле и остался на лестнице; князь взял его и на другой же день велел разыскать, кому башмачок впору.

Весь город обошли — никому башмачок по ноге не приходится; наконец, пришли к мачехе. Взяла она башмачок и стала примерять старшей дочери — нет, не лезет, велика нога!

Нет, — говорят княжие посланные, — не годится! —

Мачеха стала примерять башмачок средней дочери, и с этой то же самое было.

Увидали посланные Машу, приказали ей примерить; она надела башмачок — и в ту же минуту очутилось на ней прекрасное блестящее платье. Мачехины дочери только ахнули!

Вот привезли Машу в княжие терема, и на другой день была свадьба.

Свадьба была веселая, и я там был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало.

 

Чёрт – заимодавец

 

У мужика случилась беда, а на беду надо денег. Между тем денег нет; где их взять? Надумался мужик идти к черту просить денег взаймы. Приходит он к нему и говорит:

Дай, черт, взаймы денег. —

На что тебе? —

На беду. —

Много ли? —

Тысячу. —

Когда отдашь? —

Завтра. —

Изволь, — сказал чёрт и отсчитал ему тысячу. —

На другой день пошел он к мужику за долгом. Мужик говорит ему:

Приходи завтра. —

На третий день он пришел. Мужик опять велел прийти завтра. Так ходил он сряду несколько дней. Мужик однова говорит ему:

Чем тебе часто ходить ко мне, то я вывешу на воротах моих доску и напишу на ней, когда тебе приходить за долгом. —

Ладно, — ответил черт и ушел. —

Мужик написал на доске: «Приходи завтра» — и повесил ее к воротам. Черт раз пришел, два пришел — на воротах все одна надпись.

«Дай, — говорит он сам с собой, — не пойду завтра к мужику!»

И не пошел.

На третий день идет к нему и видит на воротах другую надпись: «Вчера приди».

Эко мне не повезло! — сказал черт. — Не мог вчера я прийти... Видно, пропали мои денежки! —

 

Чёрт и мужик

 

В некотором царстве, в некотором государстве было озеро. Берега у этого озера были высокие, обрывистые. Повадился ходить на берег чёрт. И ходил каждую ночь. Как только настанет полночь, выходит из воды косматый, седой старик, сядет на берег и закричит:

Год года хуже! Год года хуже! —

Надоело это мужику — он жил недалеко от берега. Припас мужик березовую дубину и стал ждать.

Вот наступила полночь, выходит из воды черт. Сел на берег, поджал ноги под себя и ну кричать:

Год года хуже! Год года хуже! —

А мужик подкрался сзади да как тяпнет дубиной черта по затылку, тот только и крикнул:

Хуже не будет! —

И скрылся в воде.

Больше с той поры черт не выходил на берег.

 

Чивы, чивы, чивычок...

 

Жил-был старик со старухой. Жили они бедно и дошли до того — не стало у них ни дров, ни лучины.

Старуха посылает старика:

Поезжай в лес, наруби дров. —

Старик собрался. Приехал в лес, выбрал дерево — и тяп-тяп по нему топором.

Вдруг из дерева выскакивает птичка и спрашивает:

Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок? —

Да вот старухе надобно дров да лучины. —

Поди домой, у тебя много и дров и лучины. —

Послушался старик — не стал рубить дерево. Приезжает домой — у него полон двор и дров и лучины. Рассказал он старухе про птичку, а старуха ему говорит:

У нас изба-то худа — поди-ка, старик, опять в лес, не поправит ли птичка нашу избу. —

Старик послушался. Приезжает в лес, нашел это дерево, взял топор и давай рубить.

Опять выскакивает птичка:

Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок? —

Да вот, птичка, у меня больно изба-то плоха, не поправишь ли ты? —

Иди домой, у тебя изба новая, всего вдоволь. —

Воротился старик домой и не узнаёт: стоит на его дворе изба новая, словно чаша полная, хлеба — вдоволь, а коров, лошадей, овец и не пересчитаешь.

Пожили они некоторое время, приелось старухе богатое житье, говорит она старику:

У нас всего довольно, да мы крестьяне, нас никто не — уважает. Поди-ка, старик, попроси птичку — не сделает ли она тебя чиновником, а меня — чиновницей.

Старик взял топор. Приезжает в лес, нашел это дерево и начинает рубить. Выскакивает птичка:

Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок? —

Да вот, родима птичка, нельзя ли меня сделать чиновником, а мою старуху — чиновницей? —

Иди домой, будешь ты чиновником, а старуха твоя — чиновницей. —

Воротился он домой. Едет по деревне — все шапки снимают, все его боятся. Двор полон слуг, старуха его разодета, как барыня.

Пожили они небольшое время, захотелось старухе большего.

Велико ли дело — чиновник! Царь захочет — и тебя и — меня под арест посадит. Поди, старик, к птичке, попроси — не сделает ли тебя царем, а меня — царицей.

Делать нечего. Старик опять взял топор, поехал в лес и начинает рубить это дерево. Выскакивает птичка:

Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок? —

Да вот чего, матушка родима птичка: сделаешь ли ты меня царем, а старуху мою — царицей? —

Ступай домой, будешь ты царем, старуха твоя — царицей. —

Приезжает он домой, а за ним уж послы приехали: царь де помер, тебя на его место выбрали.

Не много пришлось старику со старухой поцарствовать — показалось старухе мало быть царицей:

Велико ли дело — царь! Бог захочет — смерть пошлет, и — зароют тебя в сырую землю. Ступай, старик, к птичке да проси — не сделает ли она нас богами...

Взял старик топор, пошел к дереву и хочет рубить его под корень. Выскакивает птичка:

Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок? —

Сделай милость, птичка, сотвори меня богом. —

Ладно, ступай домой — будешь ты быком, а старуха твоя — свиньей. —

Старик тут же обратился быком. Приходит домой и видит — стала его старуха свиньей.

Чистота, благодать и красота

 

Шел солдат домой на побывку и забрел к одному мужику ночь ночевать:

Здравствуй, хозяин! Накорми и обогрей прохожего! —

Ну что ж, садись за стол, гость будешь! —

Солдат снял тесак да ранец и уселся за стол; а хозяин и говорит:

Отгадай, служба, загадку; не отгадаешь — оплеуха тебе! —

Изволь, сказывай загадку. —

А что значит чистота? —

Солдат подумал-подумал и вымолвил:

Хлеб чист, значит, он и чистота. —

Мужик хлоп его по щеке.

Что ж ты дерешься? Нас бьют да вину сказывают. —

Чистота, брат, кошка: завсегда умывается! А что значит благодать? —

Солдат опять подумал-подумал и говорит:

Знамое дело, хлеб — благодать! —

Мужик хлоп его в другой раз:

Врешь, брат, служба! Благодать — вода. Ну, вот тебе последняя загадка: что такое красота? —

Солдат опять свое:

Хлеб, — говорит, — красота! —

Врешь, служба; красота — огонь; вот тебе и еще оплеуха! Теперь полно, давай ужинать. —

Солдат ест да про себя думает:

«Сроду таких оплеух не видал, и на службе царской того не было; постой же, я тебе и сам удружу, будешь меня помнить!»

Поужинали и легли спать. Солдат выждал ни много ни мало времечка; видит, что хозяева заснули, слез с полатей, поймал кошку, навязал ей на хвост пакли, паклю-то зажег да кошку на чердак погнал: бросилась она туда со всех четырех ног и заронила огонь в солому; вмиг загорелась изба.

Солдат наскоро оделся, подошел к хозяину и давай в спину толкать.

Что ты, служивый? —

Прощай, хозяин! Иду в поход. —

Ступай с богом! —

Да вот тебе на прощанье загадка: взяла чистота — красоту, понесла на высоту: коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хати! Отгадывай! — сказал солдат и пошел со двора.

Пока мужик ломал себе голову, что бы такое значили солдатские речи, загорелся потолок.

Воды! Воды! — кричит хозяин, а воды-то в доме ни капли нет. Так все и пропало. —

«Ну, правду солдат загадал: коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хати!»

Отольются кошке мышиные слезки!

 

Что дальше слышно

 

Жил вдовый крестьянин, было у него три сына, и все были женаты. Все было хорошо, да одно неладно: невестки между собой жили недружно, постоянно ругались, а все из-за того, что каждая из них хотела большухой быть. Все были исправны, и каждая из них могла быть большухой.

Наскучили старику перекоры невесток; однажды он призвал сыновей и говорит им:

У невесток каждый день споры, дым коромыслом. Надо — это прикончить. Я надумал задать им загадку; которая отгадает, та пусть и большухой будет. Только чтобы после этого уж спору не было; если они будут согласны, то и делу конец.

Призвали невесток, и те на это согласились.

Поздно вечером старик и говорит невесткам:

Вы согласились отгадать загадку, так вот на целую — ночь вам загадка, отгадайте: «Что дальше слышно?» Завтра спрошу у вас, и которая отгадает, та и будет большухой.

Утром старик позвал сыновей с невестками и спрашивает у старшей:

Что, отгадала ли? —

Петуха голос, когда он весной поет на заре, дальше всего слышно. —

Да, петуха далеко слышно, — говорит старик. — Ну, а ты? — спрашивает он у средней. —

Когда весной собака лает на заре, то гораздо дальше петуха слышно. —

Да, — говорит старик, — пожалуй, собаку и дальше слышно. Ну, а ты что скажешь, меньшая невестка? —

Хлеб да соль дальше всего слышно. —

Да, — говорит старик, — хлеб да соль за тысячи верст слышно! Будь же ты большухой. —

 

Что на базар везешь?

 

Повез бедный мужичок дрова продавать. Встречает его богатый да чванный.

Эй, постой! Что на базар везешь? —

Солому. —

Какая солома — это дрова! —

Ну, коли сам видишь, так нечего спрашивать! —

Сказал бедный и поехал своей дорогой.

На другой день идет богатый да чванный по улице с приятелем.

Так и так, — рассказывает ему, — обидел меня бедный мужичишка! —

А бедный тут как тут — едет опять навстречу.

Вот он — вчерашний мужик-то! — говорит богатый. —

Нет! — отвечает ему бедный. — Я не вчерашний: скоро сорок лет стукнет, как я живу на белом свете.

 

Чудесная рубашка

 

В некотором царстве жил богатый купец. Помер купец и оставил трех сыновей на возрасте. Два старших каждый день ходили на охоту.

В одно время взяли они с собой и младшего брата, Ивана, на охоту, завели его в дремучий лес и оставили там — с тем чтобы все отцовское имение разделить меж собой, а его лишить наследства.

Иван — купеческий сын долгое время бродил по лесу, ел ягоды да коренья; наконец выбрался на равнину и на той равнине увидал дом.

Вошел в комнаты, ходил, ходил — нет никого, везде пусто; только в одной комнате стол накрыт на три прибора, на тарелках лежат три хлеба, перед каждым прибором по бутылке с вином поставлено. Иван — купеческий сын откусил от каждого хлеба по малому кусочку, съел и потом из всех трех бутылок отпил понемножку и спрятался за дверь.

Вдруг прилетел орел, ударился о землю и сделался молодцем; за ним прилетает сокол, за соколом воробей — ударились о землю и оборотились тоже добрыми молодцами. Сели за стол кушать.

А ведь хлеб да вино у нас початы! — говорит орел. —

И то правда, — отвечает сокол, — видно, кто-нибудь к нам в гости пожаловал. —

Стали гостя искать-вызывать.

Говорит орел:

Покажись-ка нам! Коли ты старый старичок — будешь нам — родной батюшка, коли добрый молодец — будешь родной братец, коли ты старушка — будешь мать родная, а коли красная девица — назовем тебя родной сестрицею.

Иван — купеческий сын вышел из-за двери; они его ласково приняли и назвали своим братцем.

На другой день стал орел просить Ивана — купеческого сына:

Сослужи нам службу — останься здесь и ровно через год в этот самый день собери на стол. —

Хорошо, — отвечает купеческий сын, — будет исполнено. —

Отдал ему орел ключи, позволил везде ходить, на все смотреть, только одного ключа, что на стене висел, брать не велел.

После того обратились добрые молодцы птицами — орлом, соколом и воробьем — и улетели.

Иван — купеческий сын ходил однажды по двору и усмотрел в земле дверь за крепким замком; захотелось туда заглянуть, стал ключи пробовать — ни один не приходится; побежал в комнаты, снял со стены запретный ключ, отпер замок и отворил дверь.

В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла две сумки привешены: в одной — золото, в другой — самоцветные камни.

Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно до того самого дня, в который должны прилететь его названые братья.

Как только проснулся, запер он дверь, ключ на старое место повесил и накрыл стол на три прибора.

Вот прилетели орел, сокол и воробей, ударились о землю и сделались добрыми молодцами, поздоровались и сели обедать.

На другой день начал просить Ивана — купеческого сына сокол: сослужи-де службу еще один год! Иван — купеческий сын согласился.

Братья улетели, а он опять пошел по двору, увидал в земле другую дверь, отпер ее тем же ключом.

В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла сумки прицеплены: в одной — золото, в другой — самоцветные камни.

Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно столько же времени, как и прежде.

Проснулся в тот самый день, когда братья должны прилететь, запер дверь, ключ на стену повесил и приготовил стол.

Прилетают орел, сокол и воробей; ударились о землю, поздоровались и сели обедать.

На другой день поутру начал воробей просить Ивана — купеческого сына: послужи-де службу еще один год! Он согласился.

Братья обратились птицами и улетели. Иван — купеческий сын прожил целый год один-одинехонек и, когда наступил урочный день, накрыл стол и дожидает братьев.

Братья прилетели, ударились о землю и сделались добрыми молодцами; вошли, поздоровались и пообедали.

После обеда говорит старший брат, орел:

Спасибо тебе, купеческий сын, за твою службу; вот — тебе богатырский конь — дарю со всею сбруею, и с золотом, и с камнями самоцветными.

Средний брат, сокол, подарил ему другого богатырского коня, а меньший брат, воробей, — рубашку.

Возьми, — говорит, — эту рубашку пуля не берет; коли наденешь ее, никто тебя не осилит! —

Иван — купеческий сын надел ту рубашку, сел на богатырского коня и поехал сватать за себя Елену Прекрасную; а об ней было по всему свету объявлено: кто победит Змея Горыныча, за того ей замуж идти.

Иван — купеческий сын напал на Змея Горыныча, победил его и уж собирался защемить ему голову в дубовый пень, да Змей Горыныч начал слезно молить-просить:

Не бей меня до смерти, возьми к себе в услужение; буду тебе верный слуга! —

Иван — купеческий сын сжалился, взял его с собою, привез к Елене Прекрасной и немного погодя женился на ней, а Змея Горыныча сделал поваром.

Раз уехал купеческий сын на охоту, а Змей Горыныч обольстил Елену Прекрасную и приказал ей разведать, отчего Иван — купеческий сын так мудр и силен?

Змей Горыныч сварил крепкого зелья, а Елена Прекрасная напоили тем зельем своего мужа и стала выспрашивать:

Скажи, Иван — купеческий сын, где твоя мудрость? —

На кухне, в венике. —

Елена Прекрасная взяла этот веник, изукрасила разными цветами и положила на видное место. Иван — купеческий сын воротился с охоты, увидал веник и спрашивает:

Зачем это веник изукрасила? —

А затем, — говорит Елена Прекрасная, — что в нем твоя мудрость и сила скрываются. —

Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в венике? —

Елена Прекрасная опять напоила его крепким зельем и спрашивает:

Скажи, милый, где твоя мудрость? —

У быка в рогах. —

Она приказала вызолотить быку рога.

На другой день Иван — купеческий сын воротился с охоты, увидал быка и спрашивает:

Что это значит? Зачем рога вызолочены? —

А затем, — отвечает Елена Прекрасная, — что тут твоя сила и мудрость скрываются. —

Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в рогах? —

Елена Прекрасная напоила мужа крепким зельем и снова стала его выспрашивать:

Скажи, милый, где твоя мудрость, где твоя сила? —

Иван — купеческий сын и выдал ей тайну:

Моя сила и мудрость вот в этой рубашке. —

После того уснул.

Елена Прекрасная сняла с него рубашку, а самого изрубила в мелкие куски и приказала выбросить в чистое поле, а сама стала жить с Змеем Горынычем.

Трое суток лежало тело Ивана — купеческого сына по чисту полю разбросано; уж вороны слетелись клевать его.

На ту пору пролетали мимо орел, сокол и воробей, увидали мертвого брата.

Бросился сокол вниз, убил с налету вороненка и сказал старому ворону:

Принеси скорее мертвой и живой воды! —

Ворон полетел и принес мертвой и живой воды.

Орел, сокол и воробей сложили тело Ивана — купеческого сына, спрыснули сперва мертвою водою, а потом живою.

Иван — купеческий сын встал, поблагодарил их: они дали ему золотой перстень.

Только Иван — купеческий сын надел перстень на руку, как тотчас оборотился конем и побежал на двор Елены Прекрасной.

Змей Горыныч узнал его, приказал поймать этого коня, поставить в конюшню и на другой день поутру отрубить ему голову.

При Елене Прекрасной была служанка; жаль ей стало такого славного коня, пошла в конюшню, сама горько плачет и приговаривает:

Ах, бедный конь, тебя завтра казнить будут. —

Провещал ей конь человеческим голосом:

Приходи завтра, красная девица, на место казни, и как — брызнет кровь моя наземь, заступи ее своей ножкою; после собери эту кровь вместе с землею и разбросай кругом дворца.

Поутру повели коня казнить; отрубили ему голову, кровь брызнула — красная девица заступила ее своей ножкою, а после собрала вместе с землею и разбросала кругом дворца; в тот же день выросли кругом дворца славные садовые деревья.

Змей Горыныч отдал приказ вырубить эти деревья и сжечь все до единого.

Служанка заплакала и пошла в сад в последний раз погулять-полюбоваться. Провещало ей одно дерево человеческим голосом:

Послушай, красная девица! Как станут сад рубить, ты возьми одну щепочку и брось в озеро. —

Она так и сделала, бросила щепочку в озеро — щепочка оборотилась золотым селезнем и поплыла по воде.

Пришел на то озеро Змей Горыныч — вздумал поохотиться, — увидал золотого селезня. «Дай, — думает, — живьем поймаю!»

Снял с себя чудесную рубашку, что Ивану — купеческому сыну воробей подарил, и бросился в озеро. А селезень все дальше, дальше, завел Змея Горыныча вглубь, вспорхнул — и на берег, оборотился добрым молодцем, надел рубашку и убил змея.

После того пришел Иван — купеческий сын во дворец, Елену Прекрасную прогнал, а на ее служанке женился и стал с нею жить-поживать, добра наживать.

 

Шабарша

 

Ай потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная: есть в ней дива дивные, чуда чудные, а батрак Шабарша уж как взялся за гуж, так неча сказать — на все дюж!

Пошел Шабарша по батракам жить, да година настала лихая: ни хлеба никакого, ни овощей не родилось.

Вот и думает думу хозяин, думу глубокую: как разогнать злую кручину, чем жить-поживать, откуда деньги брать?

Эх, не тужи, хозяин! — говорит ему Шабарша. — Был бы день — хлеб да деньги будут! —

И пошел Шабарша на мельничную плотину. «Авось, — думает, — рыбки поймаю; продам — ан вот и деньги! Эге, да веревочки-то нет на удочку... Постой, сейчас совью».

Выпросил у мельника горсть пеньки, сел на бережку и ну вить уду. Вил, вил, а из воды прыг на берег мальчик в черной курточке да в красной шапочке.

Дядюшка! Что ты здесь поделываешь? — спросил он. —

А вот веревку вью. —

Зачем? —

Да хочу пруд вычищать да вас, чертей, из воды таскать. —

Э, нет! Погоди маленько, я пойду скажу дедушке. —

Чертенок нырнул вглубь, а Шабарша принялся снова за работу. «Погоди, — думает, — сыграю я с вами, окаянными, шутку, принесете вы мне и злата и серебра».

И начал Шабарша копать яму; выкопал и наставил на нее свою шапку с вырезанной верхушкою.

Шабарша, а Шабарша! Дедушка говорит, чтобы я с тобой сторговался. Что возьмешь, чтобы нас из воды не таскать? —

Да вот эту шапочку насыпьте полну злата и серебра. —

Нырнул чертенок в воду; воротился назад:

Дедушка говорит, чтобы я с тобой сперва поборолся. —

О, да где ж тебе со мною бороться! Да ты не сладишь с моим средним братом Мишкою. —

А где твой Мишка? —

А вон, смотри, отдыхает в яру под кустиком. —

Как же мне его вызвать? —

А ты пойди да ударь его по боку, так он и сам встанет. —

Пошел чертенок в яр, нашел медведя и хватил его дубинкой по боку. Поднялся Мишка на дыбки, скрутил чертенка так, что у него все кости затрещали. Насилу вырвался из медвежьих лап, прибежал к водяному старику.

Ну, дедушка, — сказывает он в испуге, — у Шабарши — есть средний брат Мишка, схватился было со мною бороться — ажно косточки у меня затрещали! Что ж было бы, если б сам-то Шабарша стал бороться?

Гм! Ступай, попробуй побегать с Шабаршой взапуски: кто кого обгонит? —

И вот мальчик в красной шапочке воротился к Шабарше, передал ему дедушкины речи, а тот ему в ответ:

Да куда тебе со мной взапуски бегать! Мой маленький брат Заинька — и тот тебя далеко за собой оставит! —

А где твой брат Заинька? —

Да вон — в травке лег, отдохнуть захотел. Подойди к нему поближе да тронь за ушко — вот он и побежит с тобою! —

Побежал чертенок к Заиньке, тронул его за ушко; заяц так и прыснул! Чертенок было вслед за ним:

Постой, постой, Заинька, дай с тобой поравняться... Эх, ушел! —

Ну, дедушка, — говорит водяному, — я было бросился — резво бежать. Куда! И поравняться не дал; а то еще не сам Шабарша, а меньшой его брат бегал!

Гм! — проворчал старик, нахмурив брови. — Ступай к Шабарше и попробуйте: кто сильнее свиснет? —

Пришел чертенок к Шабарше:

Шабарша, а Шабарша! Дедушка велел попробовать: кто из нас крепче свистнет? —

Ну, свисти ты прежде. —

Свистнул чертенок, да так громко, что Шабарша насилу на ногах устоял, а с дерев так листья и посыпались.

Хорошо свистишь, — говорит Шабарша, — а все не — по-моему! Как я свистну — тебе на ногах не устоять, и уши твои не вынесут... Ложись ничком наземь да затыкай уши пальцами.

Лег чертенок ничком на землю и заткнул уши пальцами; Шабарша взял дубину да со всего размаху как хватит его по шее, а сам — фю-фю-фю!.. — посвистывает.

Ох, дедушка, дедушка! Да как же здорово свистнул — Шабарша — ажно у меня искры из глаз посыпались; еле-еле с земли поднялся, а на шее да на пояснице, кажись, все косточки поломались!

Ого! Не силен, знать, ты, бесенок! Пойди-тка, возьми — там, в тростнике, мою железную дубинку, да попробуйте: кто из вас выше вскинет ее на воздух?

Взял чертенок дубинку, взвалил на плечо и пошел к Шабарше.

Ну, Шабарша, дедушка велел в последний раз попробовать: кто из нас выше вскинет на воздух эту дубинку? —

Ну, кидай ты прежде, а я посмотрю. —

Вскинул чертенок дубинку — высоко-высоко полетела она, словно точка в вышине чернеет! Насилу дождались, пока на землю упала...

Взял Шабарша дубинку — тяжела! Поставил ее на конец ноги, оперся ладонью и начал пристально глядеть на небо.

Что же ты не бросаешь? Чего ждешь? — спрашивает чертенок. —

Жду, когда вон энта тучка подойдет — я на нее дубинку вскину; там сидит мой брат кузнец, ему железо на дело пригодится. —

Э, нет, Шабарша! Не бросай дубинки на тучку, а то дедушка рассердится! —

Выхватил бесенок дубинку и нырнул к дедушке.

Дедушка как услыхал от внучка, что Шабарша чуть-чуть не закинул его дубинки, испугался не на шутку и велел таскать из омута деньги да откупаться. Чертенок таскал, таскал деньги, много уж перетаскал — а шапка все не полна!

Ну, дедушка, на диво у Шабарши шапочка! Все деньги в — нее перетаскал, а она все еще пуста. Теперь остался твой последний сундучок.

Неси и его скорее! Веревку-то он вьет? —

Вьет, дедушка! —

То-то! —

Нечего делать, почал чертенок заветный дедушкин сундучок, стал насыпать Шабаршову шапочку, сыпал, сыпал... насилу дополнил! С той поры, с того времени зажил батрак на славу; звали меня к нему мед-пиво пить, да я не пошел: мед, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?

 

 

Шемякин суд

 

Жили два брата. Один-то был бедный, а другой богатый. Не стало у бедного брата дров. Нечем вытопить печь. Холодно в избе.

Пошел он в лес, дров нарубил, а лошади нет. Как дрова привезти?

Пойду к брату, попрошу коня. —

Неласково принял его богатый брат.

Взять коня возьми, да смотри большого возу не — накладывай, а вперед на меня не надейся: сегодня дай да завтра дай, а потом и сам по миру ступай.

Привел бедняк коня домой и вспомнил:

Ох, хомута-то у меня нет! Сразу не спросил, а теперь и ходить нечего — не даст брат. —

Кое-как привязал покрепче дровни к хвосту братнина коня и поехал.

На обратном пути зацепились дровни за пень, а бедняк не заметил, подхлестнул коня.

Конь был горячий, рванулся и оторвал хвост.

Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:

Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю! —

И подал на бедняка в суд.

Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд.

Идут они, идут. Бедняк думает:

«Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, а бедняк с богатым не судись. Засудят меня ».

Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду ехал купец, вез старика отца к лекарю.

Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам остался жив и невредим.

Купец ухватил бедняка:

Пойдем к судье! —

И пошли в город трое: бедняк да богатый брат и купец.

Совсем бедняк пригорюнился:

«Теперь уж наверняка засудят».

Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху:

«Семь бед — один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью».

Пришли к судье. К прежнему делу новое прибавилось. Стал судья судить, допрашивать.

А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:

Суди, судья, да поглядывай сюда. —

Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: «Уж не золото ли мужик показывает?»

Еще раз взглянул — посул большой.

«Коли и серебро, денег много».

И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастет.

А купцу сказал:

За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он — сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.

На том суд и кончился.

Богатый брат говорит:

Ну ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня. —

Что ты, братец, — бедняк отвечает. — Уж пусть будет, — как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.

Стал богатый брат уговаривать:

Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня. —

Ну ладно, давай деньги. —

Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили.

Тут и купец стал просить:

Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, все равно родителя не воротишь. —

Нет, уж пойдем, коли суд присудил, скачи на меня с моста. —

Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам, — просит купец. —

Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:

Ну, давай посуленное. —

Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.

Вот чего тебе показывал да приговаривал: «Суди, судья, да поглядывай сюда». Кабы ты меня засудил, так я б тебя убил. —

«Вот и хорошо, — думает судья, — что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть».

А бедняк веселый, с песенками, домой пришел.

 

 

Шесть братьев - все Агафоны

 

Как у нас на селе заспорил Лука с Петром, сомутилася вода с песком, у невестки с золовками был бой большой: на том бою кашу-горюху поранили, киселя-горюна во полон полонили, репу с морковью подкопом взяли, капусту под меч приклонили. А я на бой не поспел, на лавочке просидел.

В то время жили мы шесть братьев — все Агафоны, батюшка был Тарас, а матушка — не помню, как звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой.

Вот поехали люди землю пахать, а мы, шесть братьев, руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.

Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить — вышла целая горсть гречихи.

На другой год батюшка спрашивает:

Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять? —

Я — брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке:

Посеем на печке, потому что земля та порожняя, все равно круглый год гуляет! —

Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.

Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал — чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку — вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать: как гречиху с печи собирать?

А я — родом меньшой, да разумом большой.

Надобно, — говорю, — гречиху скосить, в омет свозить. —

Где же нам омет метать? —

Как — где? На печном столбе: место порожнее. —

Сметали большой омет.

Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать: как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла. Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим: что-то будет! Кобыла вырвалась, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное.

Что, — спрашиваю, — заветное аль продажное? —

Продажное. —

Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.

Поехал в дубовую рощу за дичью; гляжу: сидит тетерев на дубу. Я прицелился, а кремня-то нет! Коли в город за кремнем ехать, будет десять верст — далеко; пожалуй, птица улетит.

Думаючи этак сам с собою, задел невзначай полушубком за дубовый сук; кобыла моя рванула с испугу да как треснет меня башкой о дерево — так искры из глаз и посыпались!

Одна искра упала на полку, ружье выстрелило и убило тетерева; тетерев упал да на зайца попал; а заяц сгоряча вскочил, да что про меня дичины набил!

Тут я обозом в Саратов отправился; торговал-продавал, на пятьсот рублей дичины сбывал.

На те деньги я женился, взял себе славную хозяюшку. Не надо покупать ни дров, ни лучины; живу себе без кручины.

Щука с хреном

 

Жил барин. Поехал он в город — сел играть в карты и все проиграл: коляску, лошадей. Остался без копейки. И пошли они с лакеем домой.

Идут дорогой. Шли-шли, а идти еще далеко. Проголодались, а есть-то нечего!

Давай, — говорит лакей, — отдохнем у речки. —

Сели на берегу, а в речке щука и плеснула.

Барин и говорит:

Эх, кабы эта щука да с хреном! —

А лакей:

Эх, кабы эта вода — да с хлебом! —

Да, неплохо бы... —

 

 

Я бы спрятался!

 

Прибили одного дурня ночью и стали на другой день смеяться.

Ну, — говорит он, — молите бога, что ночь была светлая; а то я выкинул бы вам штуку! —

Какую, скажи, пожалуй! —

Я бы спрятался! —

Яичко

 

Жил себе дед да баба, у них была курочка ряба; снесла под полом яичко — пестрó, вострó, костянó, мудренó! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается!

Шли за водою поповы дочери, спрашивают деда, спрашивают бабу:

О чем вы плачете? —

Как нам не плакать! — отвечают дед да баба. — Есть у — нас курочка ряба; снесла под полом яичко — пестрó, вострó, костянó, мудренó! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила.

Как услышали это поповы дочери, со великого горя бросили ведра наземь, поломали коромысла и воротились домой с пустыми руками.

Ах, матушка! — говорят они попадье. — Ничего ты не — знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестрó, вострó, костянó, мудренó! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! А мы, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали!

На ту пору попадья квашню месила. Как услышала она, что дед плачет, и баба плачет, курочка кудкудачет, тотчас с великого горя опрокинула квашню и все тесто разметала по полу.

Пришел поп с книгою.

Ах, батюшка! — сказывает ему попадья. — Ничего ты не — знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестрó, вострó, костянó, мудренó! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! Наши дочки, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали, а я тесто месила да со великого горя все по полу разметала!

Поп затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал.

 

 

Ямщик и купец

 

Богатый купец часто зазывал к себе всяких людей, поил, кормил, угощал: только коли кто скажет ему противное — того непременно поколотит.

Раз зазвал он к себе ямщика. Тот отпряг лошадей, вошел в хоромы и после долгого угощения сказал:

— Довольно, хозяин! Мне пора ехать.

Купец давай его бить, так что ямщик едва вырвался и стал запрягать лошадей. Купец за ним. Ямщик нарочно начал дугу вкладывать кольцом назад. Купец закричал:

— Не так вкладываешь!

А ямщик давай его бить да приговаривать:

— Не твое дело указывать! Не твое дело указывать!