Жил-был царь, да не о нем речь. И было у царя три сына: двое умных, а третий. . . впрочем тоже царевич, и была у Ванюши-царевича совесть.
Это все присказка, а сказка начинается с того, что потерял Иван совесть свою. Как потерял? Где? - неведомо, а только встал утром, хвать - ан нет. Нету!
Кинулись искать, объявление в газету дали: вознаграждение, все честь по чести - нету. Ванькин отец, царь - за границу, в командировку, новую присмотреть. Денег, кричит, не пожалею, лишь бы у Ваньки совесть была, а ихние мастера ему - сняли, мол, с производства надысь. Спросу нету. Вернулся царь чернее тучи. Хотел Ваньку-раззяву бить, да передумал. Вот тебе, говорит, меч-кладенец да консервов на дорожку, и иди-ка ты. . . искать. Не найдешь, домой не приходи. Так и сказал - не приходи, мол, без совести, не сын ты мне больше.
Заплакал Иванушка, багаж прихватил, и на поиски. В лес пошел. В лесу народ ушлый живет, помогут, чай. Долго ли, коротко ли, а набрел на Василису-красавицу. Сидит она на пеньке среди ромашек лесных. Прядет. А сама-то! . . Любо-дорого поглядеть. Ладная да пригожая кровь с молоком, и рукодельница! Вот бы и жена-то! Собрался было Иван в ноги ей поклониться, честь и уважение оказать, да вспомнил, что совести-то нет у него. А бессовестные как себя ведут? Ну и приставать начал, сарафан, золотом шитый мять да рвать. Насилу и вырвалась Василиса. Вырвалась, да по мордам ему.
- Ты чего ж, такой-сякой, охальник, рукосуй, сделать со мной удумал?! Ты сперва поди отцу-матери в ноги поклонись, потом мне, потом в церковь Божию меня отведи к венцу, а уж потом и руки будешь распускать. Бессовестный ты! А еще царев сын!
- Знамо, бессовестный, коли потерял, - Ванька отвечает, а сам бережется, как бы снова по мордам-то не попало.
- Что потерял, увалень? - Василиса пытает.
- Совесть. Ищу вот. А бессовестным нам иначе не с руки. Вот.
- Кто ж так ищет, дурак ты!
- Что дурак - сам знаю, а по мордам, не разобравши, - это ты меня обидела. Сказал так и пошел прочь. А Василиса вслед ему поглядела да и заплакала - жалко стало дурака.
А Ванька идет по лесу, к новому положению привыкает: где гнездо разорит, где муравейник растопчет. Свечерело. Набрел Иван на избушку. Избушка не простая, на курьих ножках - пришел значит. Вломился. Дверь с петель сорвал, да как заорет:
- Где ты, карга старая, так твою, растак!
А баба Яга ему:
- Слыхала, слыхала про твою беду, милок, а дверь, мол, повесь где была, иначе не договоримся.
Ванька, хоть и дурак, а тут сообразил - ни к чему, мол, шуметь-то. Дверь кое-как назад пристроил, сел. Сидит. Ну, бабка ему на стол собрала, наливочки вынула. Садись, мол, повечеряем, да за наливочкой и обсудим. Сели. Выпили. Закусили. Бабка и говорит:
- Ох, говорит, понимаю я тебя, Ванюша! Я же, говорит, тоже лишенная.
Ванька озлел:
- Ты, кричит, себя со мной, с царским сыном не ровняй! Вам, мол, нечисти, на роду написано без совести жить, а у меня была! а бабка, - Так и у меня была, сынок. Хорошая. Не нашего производства. И потеряла, как и ты же. Ну а наливочки, между тем, вторая бутылочка пошла. Плачут оба, друг дружке сочувствуют. Бабка и говорит:
- Тяжело мне, Ванюша! Никто меня, через это самое, не любит. Ди как любить-то! Ведь чего вытворю иной раз - сама не рада. Намедни бригаду лесорубов стриптизом завлекла. Девкой обернулась, и. . . Леший со стыда повесился. Говорит, пока не покаешься, не вылезу из петли. Неделю уж, почитай, висит. А чем каяться, Ванюша? Каяться-то нечем! - И опять оба заревели, а как проревелись, бабка и говорит:
- Дам я тебе клубочек, он тебя к Кощею приведет. На него грешу, больше некому покрасть-то. Только уж ты, Ванюша, свою-то совесть будешь выручать, так и про мою не забудь.
Ванька соглашается, кивает. Забыл спьяну, что совести-то нету. Утром встал, клубочек кинул и пошел. С бабой Ягой как бессовестный не попрощался, хоть про совесть ее на ус намотал. Ну да ладно, думает, свою добуду, а уж она-то родимая и бабкину заставит выручать.
Долго ли, коротко ли, пришел Иван в царство Кощеево. Выслал Кощей Ваньке навстречу солдат деревянных. Деревянные солдаты только мечи потянули, Ваньку воевать, он им такое сказал по-бессовестности - со стыда сгорели деревянные солдаты, так головешками по полю и полегли.
Выслал Кощей железных солдат Ваньку воевать, а Ванька им такое показал - заплакали они со стыда и заржавели. Делать нечего вышел Кощей сам.
- Ты что же, охальник с солдатами моими сотворил? Не стыдно тебе самому-то?
- А чем стыдиться, - Ванька в ответ - совесть мою ты покрал, бают, так и стыдиться теперь нечем.
Улыбнулся Кощей: - Из-за такой безделицы развоевался? Я-то думал, ты биться со мной идешь, а ты. . .
- Биться мне с тобой, с бессмертным, не из-за чего, ежели совесть мою отдашь по-хорошему, а нет - пеняй на себя. Я, конечно, убить тебя не убью, по бессмертности твоей, а вот кости тебе все попереломаю, будешь вечный инвалид. - А сам уже березку, какую поближе, с корнем рвет, норовит обидеть старика.
- Погоди, Ваня, - Кощей ему, - этак ты ничего не добьешься. Давай уж как заведено, три задачи мои сполнишь - отдам, а нет, так и обижаться не на что.
Ванька думает, за свою три, потом, глядишь, за бабкину три. Три да три - всего шесть, не лишко ли? Но Кощей его успокоил:
- Я, говорит, бабкину тебе просто в придачу отдам, работать не заставлю. Соглашайся, давай. - Ванька и согласился. А у Кощея уж и шпаргалочка заготовлена. Ждал, небось. Первым делом нужно ему коня златогривого от собственного Ванькина отца из конюшен свесть. Вторым делом скатерть - самобранку у бабы Яги скрасть. Третьим делом Василису-красавицу в жены Кощею доставить. Задачи-то одна охальнее другой, а Ваньке и дела нет, соглашается. Ну, ударили по рукам. Ванька у Кощея заночевал, а на утро и в путь. Вроде как друзьями расстались.
Пришел Иван домой. Отец-то, царь, еще в поле его за амбаром углядел. Смотрит, идет не таится, песню какую-то орет, издали-то, да по глухоте не разобрал, что похабную. Думает, нашел Иванушка совесть, раз гордо так идет. Вышел на крыльцо встречать, хлеб-соль прихватил. А Ванька подошел, да как заорет:
- Выводи коня, старый хрыч, а не то, хуже будет!
- Окстись, Ванюша, - отец ему, - где ж совесть-то твоя?
- Совесть? ! - Ванька орет, - про совесть мы потом поговорим, когда вовсе вернусь, а сейчас коня давай, да пошевеливайся! - И по загривку папе кулачищем своим так, что папа в хлеб-соль носом ткнулся. Братья понабегали отцу в помощь, Ванька и им накостылял, а потом все царство-государство во фрунт выстроил да прямо матом и обложил.
- Я, говорит, вам не какой-нибудь тын-дырыдын! Я, кричит, вас так, растак и разэтак, и чтобы трах-тарарах у меня, а не то я вас тр-р-р-ресь и. . . . . . . . !
Ну тут, натурально, все и попадали. Ванька конюха старго за шиворот на ноги поставил, пинанул пониже спины легонечко, и через пару минут уже на коне златогривом из ворот выезжал. А в воротах обернулся и ласково так возвратиться вскорости пообещал. И от лас- ки той у всех мурашки по телу забегали.
А Ванька к бабке на коне златогривом поехал. Едет, песни похабные во все горло орет и всех встречных-поперечных в лесу кланяться заставляет. Ну и кланяются, конечно. Такому попробуй, не поклонись.
А бабка, как иванову песню вдали заслышала, закрылась в избе, да через форточку ему:
- Ваня! Ванюша! Милок! Мы ж с тобой товарищи, через одно страдаем! - да ногам-то куриным - Выносите, милые, не дайте погибнуть за зря!
Только от коня-то златогривого нешто уйдешь? Догнал Ванька избу, ноги ремнем сыромятным скрутил, так она на бок и грохнулась. Бабка зашиблась, стонет, лежит, а Ванька по сундукам шарит, скатерть-самобранку ищет. Нашел, в мешок заплечный сунул да на коня. А бабка уж и за то благодарна, что избу не подпалил.
С Василисой и вовсе без шуму обошлось. Спала она, когда Ванька к дому подъехал, так он ее в одной рубашке и прихватил. Рот наволочкой заткнул, чтобы не шумела, белы рученьки да ноженьки простыней повязал, через седло кинул да к Кощею и повез. Под утро к замку Кощееву подъехал, встал под стеной и блажит:
- Выходи, бессмертный, расчитываться пора!
Вышел к нему Кощей, самолично все добытое поперещупал - нет ли обману, да за совестью Ванькиной пошел. Вытащил ее из конюшни, забирай, мол. А Ванька и глаза вытаращил: черней чернозема совесть его.
- Что же это ты, такой-растакой, -говорит Кощею, - брал, небось, чистую да ясную, а вернуть норовишь вон какую грязную! Али отмывай, али вовсе не возьму.
А Кощей ему:
- Так ведь, Ваня, твою-то совесть кто ж за тебя отмоет. Ты сам ее и выпачкал охальностью своей.
А Ванька не верит:
- Заливать, дескать, мы все мастера, а только меня ты на мякине не проведешь. Не хочешь вертать какую брал - обойдемся. Я, мол, без совести-то вон каким героем стал, все меня боятся, все почет и уважение оказывают, в пояс кланяются. Да при таком-то коне, да такой-то жене, да со скатертью-самобранкой я и без совести проживу, а по костям твоим вон та березка да-авно плачет.
Испугался Кощей, а чего возразить - не знает. Так и не получилось никакого конца у этой сказки. Ванька Кощею березкой той кости все переломал да домой с трофеями вернулся. Отца с братьями из дому выгнал и правит в одиночку. А уж от того правления все царство-государство слезьми исходит. Василиса пробовала сказать, дескать, не люб ты мне, так он ее цепями к кровати прикрутил да так и пользует. Все к Ваньке на поклон ходят, уговаривают совесть-то назад взять, золотые горы сулят, и всех гонит Ванька в шею. Намедни сам Кощей в инвалидной коляске приезжал, бессмертием обещал поделиться, так и его охальник не пожалел, прямо с коляской велел с лестницы спустить, да все кричал из окошка резного:
- Отмоете, дескать, добела - возьму, а нет - и так проживем!
А разве ж ее сейчас отмоешь?