Б. М. Эйхенбаум
Новые стихи Н. Гумилева
// Н.С.Гумилев pro et contra: личность и творчество Н.Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб, 1995.
Впервые: Русская мысль. 1916. N 2. Отд. III. - С. 17-19.
«Колчан». Изд. «Гиперборей». Петроград, 1916 г. Ц. 1 р. 25 к.
Кому же из современных поэтов наших, как не Гумилеву, славить «дело величавое войны»? Ведь это он —
С надменной улыбкой, с весельем во взорах
И с сердцем открытым для жизни бездонной (1).Но муза Дальних Странствий, с ее огнедышащими беседами, изменила ему, — но не потому ли, что он сам изменился? Пала преграда между ним и «жизнью современною», в которой он чувствовал себя прежде, как «идол металлический среди фарфоровых игрушек». Победа, слава, подвиг — милые ему и недавно еще затерянные слова — снова найдены и гремят в душах. Теперь ему незачем быть ироничным и сухим, но не стал ли стих его трагическим?
Я помню, как в первом номере маленького и мало кому известного «Гиперборея» (1912 г.) Сергей Городецкий негодовал на Н. Гумилева за его неожиданную и эксцентричную для акмеиста любовь к смиренному художеству Фра Беато Анжелико. С пафосом правоверного и грубо-прямолинейного жреца Городецкий восклицал:
О, неужель художество такое,
Виденья плотоядного монаха,
Ответ на все, к чему рвались с тоскою
Мы, акмеисты, вставшие из праха?
Нет, ты не прав, взалкавший откровенья!
Не от Беато ждать явления Адама.
Мне жалко строгих строф стихотворенья,
В которых славил ты его упрямо (2).И правда, не совсем по-акмеистски звучит последняя строфа оды Гумилева:
Есть Бог, есть мир — они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога (3).Акмеист, «взалкавший откровенья» и возлюбивший «смиренную простоту» Фра Анжелико выше страшного совершенства Буонаротти и колдовского хмеля да-Винчи… Да, это могло казаться упрямой прихотью. На самом деле, здесь было нечто большее.
В новом сборнике Гумилева есть поэма, скромно названная «Пятистопные ямбы». Она в числе немногих датированных пьес, и самая дата выделяет ее из числа других: 1912-1915 гг. Это стихотворение, кажется мне, можно рассматривать как поэтический итог пережитого, как поэтическую оценку пройденного пути. Вот он — в морях «под знаком Южного Креста»; стиль этих строф вычурен и риторичен — ночь, как «черная наяда», встречные суда мгновенно берет темнота, они не остались «в бухте необманной», и далекий от Европы путник по-европейски жалеет,
Что дон Жуан не встретил донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад
И Вечный Жид несчастней во сто крат.Право, здесь позволительно было бы и забыть об этих романтических фигурах. Но, возвращаясь назад, поэт, вместе с клыками слонов и мехами пантер, везет тот же европейский груз, который когда-то обременял душу Чайльд-Гарольда: «Презренье к миру и усталость снов». Он стал другим:
Я молод был, был жаден и уверен,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась…Она, для которой он искал «нетленный пурпур королевских мантий» (это ли не риторика?), отреклась, ушла. И вот, в реве толпы, в гуденье проезжающих орудий он «вдруг услышал песнь моей судьбы». Так ринулся он в бой — усталый, разочарованный, одинокий. Его приняли, дали винтовку, дали коня, дали поле, «полное врагов могучих, гудящих грозно бомб и пуль певучих».
И вот, поэтический словарь Гумилева меняется. Конец поэмы насыщен, даже с некоторым излишком, молитвенными выражениями, а заключительная строфа полна такой экзальтации, которая может показаться совершенно неожиданной в его творчестве для того, кто не вспомнит, что он предпочел чистые краски Анжелико. Душа, обожженная счастьем ратного дела, беседует со звездами о Боге:
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовет свои дороги.Это ли прежний акмеист, славивший пути конквистадоров и преданный горделивой Музе Дальних Странствий? И право, он, как неофит, не знает меры новым словам (чувство меры вообще не свойственно его поэзии), когда говорит о своей душе:
Честнейшую честнейших херувим,
Славнейшую славнейших серафим,
Земных надежд небесное Свершенье,
Она величит каждое мгновенье
И чувствует к простым словам своим
Вниманье, милость и благоволенье.Есть люди, которые не любят слушать церковную музыку в концертном зале… Но если это — не просто словесная прихоть, то не знаменательны ли последние строки поэмы о том, что «есть на море пустынном монастырь из камня белого, золотоглавый»? И не удивителен ли конец?
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь…
В тот золотой и белый монастырь.И это — не случайная мечта, не единственное искушение: еще в падуанском соборе, слушая, как растет и падает напев органа, «как будто кровь, бунтующая пьяно в гранитных венах сумрачных церквей», он напрягал все усилия, чтобы уйти, но —
Готические башни, словно крылья,
Католицизм в лазури распростер(4).Так вот как подготовлялось его славословие войне, вот почему его «военные» стихи приняли вид псалмов об «огнезарном бое» (5). Он и здесь неудержим в своем тяготении к большим словам: серафимы за плечами воинов, обращения к Господу, чтобы Он благословил «подвиг сеющих и славу жнущих», солнце духа, которое «благостно и грозно разлилось по нашим небесам», древо духа, с которого люди скоро снимут «золотые, зрелые плоды», — с такими словами надо быть осторожнее: они слишком торжественны и полнозначны сами по себе, они слишком дороги всем людям, ими поэт и облегчает свою поэтическую задачу, и умаляет ее (6). Но не знаменательно ли самое стремление поэта — показать войну, как мистерию духа?
Стиль Гумилева как-то расшатался, оттого так чрезмерны его слова. Они гудят, как колокола, заглушая внутренний голос души. Оттого он иногда бессилен в эпитетах: право, слишком мало назвать Русь «таинственной» и слишком вычурно — «волшебницей суровой» (7). Русь пока не дается Гумилеву, «чужое небо» было ему свойственней. Он говорит о ней знакомыми словами — не то Блока, не то Белого:
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…В творчестве Гумилева совершается, по видимому, перелом — ему открылись новые пути. Недаром грустью овеяны его итальянские стихи, недаром срываются горестные афоризмы: «Все проходит, как тень, но время остается, как прежде, мстящим» (8), «правдива смерть, а жизнь бормочет ложь», недаром аттические выси воспеты им так скорбно:
Печальный мир не очаруют вновь
Ни кудри душные, ни взор призывный,
Ни лепестки горячих губ, ни кровь,
Стучавшая торжественно и дивно (9).И, наконец, недаром совсем трагическим, совсем необычным становится стиль Гумилева в стихотворении, которое кажется мне наиболее цельным, наиболее напевным из всего сборника:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе
И безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу, и море,
Весь дремучий сон бытия (10).Это ли не измена Музе Дальних Странствий? Он раскаивается, что взлюбил сушу и море. Жизнь предстала ему, как дремучий сон бытия — это ли словарь акмеиста-конквистадора? Поэтический «колчан» Гумилева обновился — стрелы в нем другие. Но нужен ли ему теперь этот колчан? Не уместнее ли иной образ? Ведь стрелы эти ранят его собственную душу. И если Гумилев правда «взалкал откровенья» и «безумно тоскует», если он и в самом деле видит свет Фавора, то что-то должно измениться в самом его словоупотреблении. Пусть душа его, правда, почувствует «к простым словам вниманье, милость и благоволенье». Тогда мы поверим ей и ее новым видениям.
Эйхенбаум Борис Михайлович (1886-1959) — литературовед, литературный критик. В 1915 г. начал посещать «романо-германский кружок» при Петроградском университете, где им был прочитан доклад «О поэзии Анны Ахматовой», позже воплотившийся в знаменитую монографическую работу. Б. М. Эйхенбаум присутствовал на первом чтении Гумилевым «военных стихов» 28 января 1915 г., о чем писал Л. Я. Гуревич: «Вчера мы остались очень довольны Гумилевым — война ему дала хорошие стихи» (см.: Русская литература. 1988. N2. С. 183-184).
Примечания
- Из ст-ния Гумилева «Видение».
- В N 1 «Гиперборея» за 1912 г. со ст-нием Гумилева «Фра Беато Анджелико» соседствовала одноименная стихотворная филиппика С. М. Городецкого, строфы из которой цитирует Б. М. Эйхенбаум.
- Из ст-ния Гумилева «Фра Беато Анджелико».
- Из ст-ния Гумилева «Падуанский собор».
- Из ст-ния Гумилева «Солнце Духа».
- Использованы фрагменты из «военных» ст-ний Гумилева, вошедших вКолч.: «Война», «Солнце Духа».
- Здесь и ниже цитируется ст-ние Гумилева «Старые усадьбы».
- Из ст-ния Гумилева «Пиза».
- Из ст-ния Гумилева «Об Адонисе с лунной красотой…»
- 10 Из ст-ния Гумилева «Я не прожил, я протомился…»
