Я был аспирантом кафедры философии естественных факультетов МГУ в 1967–1970 гг., а Серафим Тимофеевич был в это время заведующим кафедрой. Память моя сохранила образ Мелюхина не только как научного руководителя, но и старшего товарища, который не был безразличен к нуждам и проблемам аспирантов, готовый им помочь. Запомнился мне Серафим Тимофеевич как ученый, который умел с точностью и одновременно с ясностью подойсти к сложным проблемам философии и методологии науки. Мой научный руководитель обладал редким чувством юмора. Вспоминаю, как он называл нас, аспирантов, когда не все у нас получалось в нашей научной работе "саморазвивающимися и самоусложняющимися системами", вселяя надежду на наше дальнейшее развитие.
Научная рациональность
Как известно, рациональность не только не исчерпывают человеческую природу, но, возможно, представляют и не самую существенную ее часть. Напротив, эмоции, интуиция, воля и пр.в значительной степени определяют социальную и личную жизнь человека, развитие цивилизации в целом. В науке, философии, в различных видах искусства, в политике, экономике и т.д., рациональность присутствует в существенно различной степени, что во многом определяет место и значение этих областей в истории и культуре.
Смысловым ядром рациональности является способность человека к понятийному, дискурсивному мышлению, к оперированию символами, к анализу и обоснованию целей деятельности и др. Рациональность лежит в основе возможности доказательства, аргументации, критического восприятия информации, сравнительного анализа ценностных и нормативных систем. Свое наиболее полное и точное выражение идея рациональности получила в развитии логики, математики, естественнонаучного и технического знания, а также, вероятно, в праве. М. Вебер, анализируя процесс формирования европейской науки Нового времени, отметил: "Прежде всего уясним, что, собственно, значит на практике эта интеллектуалистская рационализация посредством науки и научной техники… она означает, что человек … может увидеть, что нет больше принципиально непознаваемых таинственных сил, вмешивающихся в жизнь, что он может в принципе овладеть посредством рационального расчета всеми вещами. А это и значит расколдовывание мира"[1].
Конечно истоки "расколдовывания", о котором пишет М. Вебер, можно проследить в гораздо более отдаленные от нас эпохи, прежде всего в античной философии и науке. Стремление к рациональному объяснению окружающего мира можно считать одной из важнейших доминант развития цивилизации. В то же время сегодня оно сопровождается поиском "чудесного", склонностью к мистике, появлением и быстрым распространением в массовом сознании разнообразных вариантов анти, псевдо и квазинаучных построений. Смысл последних, как правило, не поддается расшифровке на основе интеллекта и логики. В социальной сфере продолжают играть как явные, так и умело закамуфлированные под научное знание и опирающиеся на его авторитет утопии.
Свое наиболее полное выражение идея рациональности получила в развитии научного познания. При этом научная рациональность исторична, ее формирование и конкретную реализацию в практике научных исследований можно проследить с эпохи античности. Как отмечает Н.Н. Моисеев, уже античный образ мышления глубоко рационалистичен и именно на нем основана современная европейская цивилизация. Однако на протяжении многих столетий рациональное объяснение явлений природы опиралось на очень ограниченное по своим возможностям обобщение непосредственного чувственного опыта и здравый смысл. Огромное значение для развития научной рациональности имело изобретение различного рода инструментов и приборов, усиливающих и расширяющих диапазон органов чувств, позволяющих проводить все более сложные эксперименты. Наблюдения и эксперименты, проводимые на основе определенных правил, задающих конкретные стандарты научности – это основанные на научной рациональности способы задавать вопросы окружающему миру и получать на них ответы. Существенной чертой научной рациональности является разработка особых языков, систематическое введение и применение понятий, далеко выходящих за рамки обыденного опыта, позволяющих точно описывать, выявлять существенные признаки и отношения, закономерные связи новых объектов, с которыми имеет дело научное познание ("электрон", "кварк", "ген", "квазар", "валентность", "бифуркация" и т.д.). Многие из этих объектов представляют собой особые идеальные конструкции, корреляты которых в материальном мире отсутствуют. Таковыми являются многие математические понятия и структуры (мнимые и комплексные числа, многомерные пространства, различные типы бесконечности и т.п.), особенно в наиболее абстрактных разделах математики. Математика также представляет собой ту область интеллектуального творчества, где сформировалось понимание доказательства как исключительно важного способа перехода от одного истинного утверждения к другому. В некотором смысле математическое доказательство можно считать квинтэссенцией научной рациональности. В большинстве других областей научного познания этот способ движения к истине по разным причинам ограничен или неприменим. Однако в них успешно применяется аналог доказательства – теоретическое и эмпирическое обоснование, развернутая аргументация, позволяющие достигать необходимой степени убедительности формулировки определенного положения и обоснования его истинности. Доказательство, обоснование, научная аргументация – важнейшие характеристики научной рациональности. В то же время стандарты научной рациональности в различных областях знания во многом не совпадают.
В естествознании, несмотря на несколько научных революций, казалось бы, разрушавших основы прежней картины мира, действует обобщенный принцип соответствия. Его смысл заключается в том, что появление новых фундаментальных теорий, сколь бы радикальными ни были лежащие в их основе идеи и принципы, не ведет к отрицанию прежних, ранее подтвержденных, но устанавливает более точные условия и границы их применимости.
В социогуманитарных, экономических, исторических науках, как правило, сосуществуют конкурирующие подходы, направления, научные школы, предлагающие не просто различные, но нередко противоположные интерпретации, объяснения, версии одних и тех же событий и фактов. Это обусловлено принципиальными различиями в трактовке фундаментальных для социогуманитарных и исторических наук понятий ("исторический прогресс", "социальная справедливость", "национально-государственные интересы", "конкуренция", "демократия", "права человека" и т.п.), неустранимостью ценностного компонента в этих науках, необходимостью максимально убедительно обосновать ту или иную идеологию, политическую или социально-экономическую программу, представить интересы конкретных социальных групп в качестве всеобщих и т.д. Научное и техническое знание как таковое имеет принципиально иную, ценностно-нейтральную природу, хотя в конкретных исторических и социально-политических условиях эта природа может искажаться, а научным теориям и проблемам навязываться идеологическое измерение, приводящее к трагическим последствиям, как это имело место, например, при разгроме советской генетики.
В социогуманитарном знании ценностное, идеологическое измерение принципиально неустранимо. Поэтому интерпретация исторических событий существенно зависит не только от реально доступной объективной информации о них, но и от проблем той эпохи, в которой эти события изучаются и оцениваются, от личности исследователя, структуры политических, религиозных, моральных и иных ценностей, разделяемых им. Очевидным примером является различие интерпретаций, выводов, оценок, относящихся к монархическому и советскому периодам в истории России, конкретным событиям и персоналиям в научных публикациях и учебниках, скажем, двадцатилетней давности и сегодняшних. Какой-либо аналог принципа соответствия обнаружить здесь невозможно.
В то же время использование экономическими и социогуманитарными дисциплинами все более точной терминологии, математических моделей, статистических методов и т.д. приводят к сближению типов и стандартов рациональности, характерных для различных направлений и разделов современной науки. Более того, многие элементы научной рациональности все в большей степени становятся предпосылкой и даже необходимым условием эффективной деятельности во многих других областях (политика, бизнес, юридическая практика, журналистика и т.д.).
Рационализм и антирационализм в философии
Логика и философия на протяжении многих столетий являлись теми сферами теоретической деятельности, в которых рациональное, опирающееся на систематическую аргументацию и обоснование мышление играло центральную роль. Различного рода мистические, отвергающие рационализм учения, хотя и существовали, однако, в основном на периферии философской мысли. Впервые серьезный шаг в направлении иррационализма (хотя и преподносимого в качестве высшей формы рациональности) был сделан Г. Гегелем. Этот шаг был связан с его критикой формально-логических истин (законов). Гегель полагал, что кроме рассудочного, есть мышление сущностное, постигающее внутренний динамизм мира, и оно подчиняется не формальной, а особой, диалектической логике. Одной из основных характеристик этой новой логики был отказ от фундаментального принципа запрета формально-логического противоречия, признания в противоречии не ошибки разума, а наоборот, – проявлении высшего типа рациональности. Попытка использовать этот высший тип рациональности в понимании явлений природы привела немецкого мыслителя к множеству таких определений и формулировок, содержащихся в его "философии природы", которые трудно называть иначе как интеллектуальной безответственностью и неуважением к результатам, полученным естествознанием, следствием чего стало резко отрицательное отношение многих ученых-естественников к философии вообще.
В современной философии объектом критики противников рационализма чаще всего отказываются законы противоречия, исключенного третьего и тождества. Напомним их происхождение и содержание. Эти законы сформулировал Аристотель в контексте его противостояния античному релятивизму и софистике. Как известно основоположником диалектики Гераклитом был выдвинут онтологический принцип, согласно которому в мире нет ничего постоянного, качественно устойчивого, неизменного. Впоследствии из этого принципа были сделаны два крайних гносеологических вывода. Кратил и его последователи заключили, что в силу онтологической неопределенности бытия невозможно никакое истинное знание. Отсюда следовало, что как утверждение о чем-либо, так и его отрицание в равной мере являются заблуждениями. В свою очередь, софисты Протагор и Горгий настаивали на том, что равно приемлемы и утверждение о чем-либо, и его отрицание.
Не соглашаясь ни с теми, ни с другими, Аристотель исходит, прежде всего, из убеждения, что в относительно изменчивом мире всегда есть нечто устойчивое, качественно определенное, то есть сам объект изменения. Более того, мышление в состоянии "уловить" сущее в его качественной определенности. Мысль (понятие, суждение) именно как эта, а не другая мысль, должна оставаться неизменной в контексте некоторого рассуждения.
Любая критика указанных законов как универсальных принципов определенного, последовательного и доказательного мышления будет доступна для человеческого понимания, если эта аргументация будет удовлетворять все тем же формальным условиям, которые детерминируют указанные законы. И именно Аристотель сумел в полной мере осознать фундаментальное значение этих законов для человеческого мышления.
Однако не следует упускать из виду и другое: анализируемые законы, задавая некие рамочные (формальные) условия всякого мышления, могут выполнять свою нормативно-регуляторную функцию лишь при наличии некоторых гносеологических предпосылок: предметы наших суждений (то, о чем в них что-либо утверждается или отрицается), а также соотносимые с предметами свойства и отношения должны быть представлены (выделены, обобщены) в этих суждениях понятийными средствами (с помощью индивидных концептов, обобщающих понятий т.д.); суждения должны быть настолько определенными (точными), чтобы были ясны условия их истинности; суждение должно "говорить" не о самом себе, а о чем-то другом (возможно и о другом суждении) и т.д. Когда такого рода предпосылки в отношении суждений не удается реализовать, применение к ним основных законов логики не дает ничего, кроме логических несуразностей (парадоксов, апорий, антиномий и т.п.). Достаточно привести пример парадоксов "лысый" или "куча". Основная причина парадоксов – необоснованное применение логических стандартов к нерационализированным понятиям: в содержании терминов "лысый" и "куча" отсутствуют общезначимые (объективные) признаки отличия лысых от нелысых и куч от того, что кучей не является, а потому и предложения, включающие эти термины, не выражают, строго говоря, суждений.
Рассмотрим еще один пример видимого "нарушения" закона противоречия. Логически противоречивыми кажутся высказывания, что протоны в ядре атома притягиваются друг к другу и одновременно отталкиваются друг от друга. Но необходимо учесть, что протоны притягиваются как гравитационные массы, а отталкиваются друг от друга на другом основании – как частицы, имеющие одинаковый (положительный) электрический заряд, поэтому предметные значения одного и того же имени "протон" в приведенных высказываниях различны и никакого нарушения закона противоречия нет. В физике (как и в большинстве других наук) вовсе не обязательно прямо используется логическая терминология. Однако язык физики строится так, что с логической точки зрения он вполне корректен. Так, физик скажет, что протоны участвуют в двух различных типах взаимодействия (гравитационном и электромагнитном), направление и интенсивность которых подчиняются различным законам.
Закон исключенного третьего также неоднократно подвергался критике. Гегель, приводя в качестве примера, якобы опровергающего данный закон, суждение "дух является зеленым и дух не является зеленым" полагал, что ни одно из входящих в него простых противоречащих суждений ("дух является зеленым", "дух не является зеленым") не может быть оценено как истинное. Это замечание Гегеля по отношению к названному логическому закону получило широкое хождение. Между тем первое из приведенных суждений – "дух является зеленым" является внутренне противоречивым, поскольку дух (если забыть об иных смыслах слова "дух") не может иметь эмпирического измерения, тогда как предикат "зеленый" относится к языку наблюдения.
Возвращаясь к вопросу о специфике философского дискурса, о том, насколько необходимы в нем принципы логической рациональности, следует учитывать следующее. Каждая значительная философская теория создает свою категориальную "геометрию" пространства человеческого мышления, достраивает либо перестраивает ранее использовавшееся, вводя в них новые концептуальные средства. Основания (причины) мутаций философских концептуальных систем могут быть различными ("здравый смысл", метафизические прозрения, проблемы научного познания или общественного развития и т.д.), важно то, что новая категория, новая философская концепция способны существенно изменять способ восприятия мира и характер его изображения на "экране" человеческой мысли (конкретные детали уточняются с использованием терминов конкретных наук). В этом и состоит задача философии: "формулировать, изобретать, изготавливать концепты" (Ж. Делез, Ф. Гваттари) как средства рационализации предельных оснований человеческого бытия и познания.
В процессе философского творчества (создания новых концептуальных средств и систем) возможны логические аномалии (противоречия, тавтологичность дефиниций, смысловая неопределенность и т.п.). На этом этапе вполне уместны диалог, дискуссия, полемика, в структуре которых присутствуют не только дедукция, но и индукция, контекстуальные виды аргументации. Однако этот процесс рождения и становления нового концепта должен рано или поздно завершиться стадией его дефинитивного оформления. Тот мыслитель, который взял на себя решение этой задачи, по праву считается автором данного концепта, который переходит при этом в область общественного философского сознания. С этого момента дискуссия с использованием нового продукта философской мысли переходит в иное "измерение": устанавливаются неявные компоненты его содержания, ранее невыявленные смысловые связи с другими концептуальными системами (в частности, его совместимость или несовместимость с ними), выявляется эвристический потенциал возникающего на его основе категориального пространства мысли. На данном этапе мышление нуждается в аналитических дедуктивных средствах, а дискуссии, полемика возникают либо как результат ошибок паралогического характера, либо в связи с неприятием нового концепта в целом (аналогично тому, как формируется оппозиция новой парадигме в мире науки). В последнем случае полемика утрачивает свою рациональность: было бы сверхутопичным склонить философа, работающего, скажем, в гегельянской парадигме, принять решение какой-либо проблемы в неокантианском категориальном пространстве мысли.
Философский антирационализм пытается взвалить вину чуть ли за все беды человечества в XX веке на научную рациональность, логику, ratio. Между тем, причина этих бед в другом: в неспособности к рационально-критическому мышлению, рефлексии, отсутствии научной и логико-методологической культуры, моральной ущербности людей, принимающих ответственные решения в экономике и политике, неумении прогнозировать последствия этих решений хотя бы в пределах здравого смысла. Волны антирационализма в нынешней России идут в том числе от неумеренного восхищения работами классиков русской религиозной философии, модными опусами западных мыслителей "постмодерна". Об отказе от рационализма, логики, аргументированности суждений и легкости жонглирования наспех придуманными терминами с неопределенным смыслом вполне справедливо говорит, например, декан философского факультета Санкт-Петербурского университета проф. Ю.Н. Солонин, отвечая на вопрос о качестве философских публикаций последних лет: "Вот что худо, так это многословие наших публикаций, легкость в их изготовлении, пропитанность духом навязчивости, рекламы, самоуверенности. В этом мире философского ширпотреба теряется умная книга. Ничто не заменяет классику. Меня раздражают все эти модерны и постмодерны, постклассические и постнеклассические дискурсы. Все это такое надуманное, наигранное и неуместное, что не заслуживает никакой оценки или серьезного слова"[2]. Думаю, С.Т. Мелюхин (хотя он прекрасно понимал значение специальной терминологии для прогресса научного знания и пользовался ею умело и, можно сказать, с удовольствием, как в лекциях, так и в дискуссиях с коллегами) сегодня вряд ли возразил бы против обоснованности такой точки зрения.
Конфликты и рациональная коммуникация
Современная технологическая цивилизация, обладающая огромными запасами средств массового уничтожения, масштабы воздействия которой на биосферу достигли критического уровня, характеризующаяся сложным и противоречивым взаимодействием существенно и даже принципиально различных систем ценностей и образов жизни, следствием чего являются многочисленные конфликты и кризисы, в том числе продолжительные и опасные, как никогда раньше нуждается в рациональной коммуникации, позволяющей регулировать и разрешать их, достигать консенсуса и компромисса. Теоретически возможность подобной коммуникации обеспечивается наличием международных организаций, системы международного права, признания некоторых ценностей и прав в качестве базовых и обязательных (общечеловеческих) и т.п.
Однако даже в том случае, когда участники коммуникации считают себя разделяющими один тип мировоззрения и систему ценностей, на практике ситуация оказывается значительно сложнее. Тем более это относится к случаям, когда мировоззрение и системы ценностей потенциальных участников существенно или радикально отличны. Сама возможность рационального обсуждения при этом оказывается проблематичной. Например, вряд ли можно организовать продуктивное обсуждение основных догматов мусульманства с участием убежденного атеиста и фанатичного приверженца ислама, поскольку не только системы ценностей, но и само понятие рациональности у них принципиально отличаются. В частности, то, что первый будет рассматривать в качестве аргументов, логически и эмпирически обоснованных (хотя бы в некоторой степени), второй воспримет как святотатство. Не случайно, по отношению к представителям различных конфессий считается необходимым соблюдение принципа "не оскорблять чувства верующих", в то время как не существует аналогичного принципа "не оскорблять чувства неверующих". Эта асимметрия означает, по крайней мере, что свободная, рациональная, исключающая эмоциональный накал (и, желательно, предполагающая допустимость юмора) коммуникация относительно содержания, истории и т.п. конкретного вероучения неприемлема для его последователей, особенно наиболее ревностных и фанатичных. Необходимым условием реальности и продуктивности подобной коммуникации является отказ от карикатурной сакрализации, табуирования тем, текстов, имен, проблем, принципов и т.д., то есть признание их доступными рациональному, лишенному эмоционального накала обсуждению и анализу.
Подобный анализ способен дать какие-либо положительные результаты лишь при соблюдении, по крайней мере, принципа толерантности, который, в свою очередь, имеет свои пределы, связанные, например, с неприемлемостью для участников коммуникации идеологических принципов расизма, фашизма, сионизма, коммунизма, исламского фундаментализма и т.д. Кроме того, в разных культурах и образах жизни могут существенно различаться представления о базовых материальных потребностях, допустимом уровне экономической и социальной дифференциации, социальной справедливости и т.д. А ведь именно их конкретная практическая реализация в различных странах на основе соответствующих законов и проводимой социально-экономической политики и определяет в значительной степени гетерогенность современной цивилизации, различное отношение к ценности человеческой жизни, несопоставимость уровня и качества жизни в богатейших и беднейших странах, наличие огромных социальных контрастов во многих богатых странах и т.п.
Каждое государство и мировая цивилизация в целом всегда обладают конечным объемом материальных, финансовых, интеллектуальных и иных ресурсов. Проблема эффективного расходования этих ресурсов, определения приоритетов развития, социально-экономической политики всегда является чрезвычайно сложной и в принципе не имеющей однозначного, убедительного (или просто приемлемого) для всех решения. Действительно, что является более важной, первоочередной задачей, например, для современной России: сохранение ее территориальной целостности, замедление катастрофического темпа депопуляции, совершенствование системы образования, уменьшение абсурдных масштабов социально-экономического неравенства, поддержка науки? Никакие дискуссии, сколь бы долго и кем бы они ни велись, в принципе не могут привести к доказательству оптимальности какого-либо решения (выбор приоритетных целей, стратегии и тактики их достижения). Тем более, что в жизни всегда реализуется какой-то один вариант и у его противников всегда сохранится возможность говорить о том, что реализованный вариант оказался неэффективным, ошибочным, вредным для страны и ее граждан и т.д. Точно так же неизбежны различные точки зрения относительно программ и проектов, в существенной степени опирающихся на профессиональные знания, скажем, по проблемам необходимости и безопасности развития атомной энергетики, генетической инженерии и т.д. При этом даже страны со сходным уровнем культуры, экономического и социального развития могут выбирать принципиально различные стратегии: например, во Франции огромную роль в производстве электроэнергии играли и будут продолжать играть атомные станции, тогда как в Германии и Австрии взят курс на постепенный отказ от таких станций. Этот отказ, безусловно, имеет во многом символический характер, поскольку радиоактивное заражение не признает границ, а ряд французских атомных станций находится вблизи границы с Германией.
Ярким примером неспособности (или нежелания) мирового сообщества (во всяком случае, той его части, которая обладает реальными возможностями и ресурсами) решать проблемы в рамках рационального обсуждения и снятия с его помощью остроты конфликта, являются недавние примеры "наказания" Югославии и Ирака. Какие бы аргументы за или против необходимости прибегать к военной силе для ликвидации режима С. Хусейна ни выдвигались, они вторичны по отношению к факту наличия в мире державы, способной это сделать в одностороннем порядке и решимости ее политического руководства реализовать эту возможность несмотря на любые аргументы и предостережения, в том числе со стороны многих союзников этой державы.
Приведенные выше примеры, казалось бы свидетельствуют об относительной ограниченности возможностей рациональной коммуникации во многих сферах политики, экономики, культуры. Однако несмотря на это она должна оставаться важнейшим инструментом обсуждения проблем, значимых для конкретных стран, регионов и цивилизации в целом, условий, предпосылок, путей и методов их решения хотя бы потому, что иного, более надежного и совершенного инструмента вид Homo sapiens пока не выработал.
Коллективный интеллект, знание и утопия
Темам "утопическое сознание", "социальная утопия", антиутопия" и пр. посвящено столь большое число как глубоких и интересных, так и не отличающихся этими качествами философских размышлений, дискуссий, текстов, что даже попытка их обобщения, систематизации и комментирования является далеко не простой задачей. Я ограничусь поэтому утверждением (вероятно, небесспорным), что естественнонаучное знание, поскольку оно имеет целью выявление объективных свойств, отношений, законов, характеризующих различные структурные уровни материального мира (хотя само понятие объективности отнюдь не является ясным и однозначным), противостоит (в принципе) утопии как стремлению выйти за рамки объективности, реализовать проекты, органически связанные с фантазией, творческим воображением, стремлением быстрее преодолеть нечто, представляющееся несправедливым, неправильным, неразумным и т.д.
В сфере естествознания и техники утопичными (нереализуемыми) являются программы и проекты, предполагающие нарушение фундаментальных, надежно подтвержденных опытом, практикой законов (например, проекты вечного двигателя первого и второго рода). Оценка степени утопичности или реалистичности определенных проектов, а также возможных сроков их реализации существенно зависит от уровня знаний и технологий. Скажем, сроки создания первых промышленных, термоядерных установок или разработки универсальных искусственных интеллектуальных систем оказались значительно более длительными, чем прогнозировалось пионерами соответствующих исследований, а сегодняшний уровень развития генетики и молекулярной биологии не позволяет дать определенный ответ на вопрос о возможности бессмертия сложных многоклеточных организмов.
В социальной сфере, человеческих отношениях и т.п. дело обстоит значительно сложнее, поскольку социогуманитарное знание не содержит реальных аналогов (в смысле объективности, однозначности, точности) физических, химических или биологических законов. Более того, нередко закамуфлированными под стандартную или даже некую высшую "научность" оказываются весьма умозрительные и зыбкие теоретические конструкции, содержащие очень высокий процент утопизма. Достаточно вспомнить, как В.И. Ленин убежденно писал об установленном К. Марксом и Ф. Энгельсом "с естественнонаучной точностью" закона последовательной смены общественно-экономических формаций. Через много десятилетий после этого многим из нас приходилось, включая резервы изобретательности, разъяснять студентам "истинность" тезиса о том, что социализм в СССР победил не только "полностью", но и "окончательно". Наконец, уже относительно недавние события, связанные с исчезновением с географической карты "мировой социалистической системы" и относительно безболезненным распадом возглавлявшей его второй супердержавы, вышли далеко за рамки любых "научных" прогнозов и сценариев, обсуждавшихся ведущими теоретиками, экспертами и пр. Казалось бы "исторический опыт" должен хотя бы в минимальной степени быть учтен и осмыслен при оценке современной ситуации и реальных перспектив России коллективным интеллектом.
Сохранение и дальнейшее устойчивое (при всей многозначности этого термина) развитие цивилизации, как и биосферы в целом, требует мобилизации ресурсов коллективного интеллекта и такой их переориентации, при которых человечество существенно повысило бы гармоничность своего бытия, смогло использовать наличные материальные и духовные ресурсы, по словам С.Т. Мелюхина, "на совершенствование самой человеческой организации, способности познания мира, продления жизни, обеспечения полноценного и гармоничного развития каждого индивидуума"[3]. Я могу предположить, однако, что если бы Серафим Тимофеевич продолжал наблюдать и анализировать, то, что происходит в последние годы в России и мире, он, вероятно, согласился бы с тем, что эти его слова, скорее, относятся к сфере должного, чем сущего, а может быть даже признал, что и ему не удалось избежать элементов утопизма в размышлениях об обозримых перспективах развития цивилизации.
[1] Цит по: Ионин Л.Г. Философия и методология эмпирической социологии. М., 2004. С. 14.
[2] Вестник Российского философского общества. М., 2005. № 1. С. 51.
[3] Мелюхин С.Т. Материя в ее единстве, бесконечности и развитии. М., 1966. С. 309.