Молитва - это, будем понимать узко, обращение к Богу (шире следовало бы указать, что обращение может быть к нескольким богам или еще каким-нибудь силам). Обращение в большинстве случаев сформулировано в словах, хотя можно говорить и о невербальной, бессловесной молитве.
Есть определенные параллели между молитвой и медитацией, но это вещи разные, так как медитация, если я правильно понимаю, неинтенциональна. Она не является обращением к мысленному собеседнику, в то время как молитва - это, непременно, обращение.
Определение молитвы формально никак не связано с определением Бога - понимать его как Абсолют, или как личность, или как начало мира; в некотором смысле молитвы есть даже в религиях, в которых нет собственно Бога, например, в буддизме. В этот сложный предмет мы углубляться не будем.
Слово молитва, если я правильно понимаю, однокоренное со словом молвить, то есть, другими словами, это речь. Аналогичная ситуация имеет место в латинском языке, где в соответствующем значении употребляется слово oratio, от глагола orare, который переводится и молиться, и просто говорить (от него же происходит слово orator), и который, в свою очередь, наверное, происходит от корня слова or - рот (поправьте меня, у кого есть Дворецкий).
Об особенностях обращения к отсутствующему адресату я позже еще напишу, сейчас же мне хотелось бы обратить внимание еще на один важный момент, который касается смысла понятия. Выше было сказано, что вообще-то молитва - это обращение к высшим силам, в отличие, например, от обычной речи, которая обращена к людям. Однако о содержании этой речи ничего не говорится. Откроем молитвослов и увидим разные по содержанию молитвы: есть благодарственные, типа "Слава тебе Господи", есть просительные (их, видимо, большинство), типа "Господи помилуй", есть короткие непредикативные, типа "Во имя Отца и Сына и Святого духа", есть покаянные и так далее. Если же прибавить сюда множество вариантов, какими можно обращаться к Богу своими словами и по разным поводам, то получится, что содержание молитвы может и вообще не отличаться от содержания обычной речи.
Дело несколько усложняется тем, что наряду со словом молитва в русском языке функционирует однокоренное слово "умолять" ("молить"), которое имеет существенно другое значение: во-первых, оно употребляется только в смысле обращения к человеку, во вторых, содержание здесь четко определено - это просьба, причем самый центральный смысл этого слова состоит в том, что просящий находится в состоянии униженности, он не имеет никаких средств для получения просимого, помимо просьбы. Если молиться Богу можно с чувством благодарности и счастья, то умолять человека, конечно, нельзя.
Смыслы и эмоциональные окраски этих двух слов взаимоперемешиваются, в результате чего в понятие молитвы само собой включается содержание второго слова, прежде всего, униженность того, кто обращается. Поэтому слово "молиться" немного напрягает, хотя на самом деле формальных оснований для этого нет.
Молитва - это вид адресной речи, у которой отсутствует адресат. Адресат конечно, подразумевается, по крайней мере формально, однако я вряд ли ошибусь, если скажу, что далеко не все молитвы, которые произносятся даже верующими людьми, реально направлены к Богу. Более того, если я хоть что-то понимаю (вполне возможно, ничего), то так бывает, попросту говоря, редко. Бог - существо загадочное, а чтобы реально обращаться, надо иметь в уме хотя бы какое-то представление о том, к кому обращаешься. Широкое распространение, которое приобрели в христианстве молитвы к Деве Марии, очевидно связано с тем, что адресат в данном случае ближе и понятнее.
Если я правильно понимаю, действительное обращение к Богу, насколько оно возможно, происходит в ситуациях серьезного жизненного потрясения (Ясперс называл это пограничные ситуации). Об этих ситуациях мы еще, если получится, поговорим, а сейчас мне хотелось бы рассмотреть ситуацию повседневности. Все же мы спасаемся в основном в ней.
И здесь главный вопрос - о взаимоотношении между содержанием и адресатом.
Каково содержание молитвы?
Выше я предлагала судить о содержании по молитвослову. Однако есть и молитвы своими словами. И каково содержание молитвы некоего "идеального верующего", который действительно с верой обращается к Богу? Увы, вряд ли я ошибусь, если скажу, что таких мало. Но пусть это будет идеальная модель.
И вот, насколько я понимаю, содержанием молитвы может стать далеко не все и даже не любая просьба. Ситуация обращения к Богу отфильтровывает просьбы на допустимые и недопустимые. Вряд ли я ошибусь, если предположу, что даже искренне верующие и одновременно совсем морально недалекие люди не будут сознательно просить Бога обо всем, чего им действительно хочется - чтобы соперник погиб, чтобы теща сдохла, чтобы враг смертельно заболел и так далее. В некоторых случаях, конечно, и такое возможно, но не в повседневности.
(Еще нужно было бы остановиться на роли посредника, ибо содержание молитв определяется, конечно, прежде всего учительствующими инстанциями. Но мне кажется, что их влияние вообще-то вторично. Здесь важнее взаимосвязи, заложенные в самой ситуации.)
Ситуация обращения к Богу возвышает. Вспоминаются серьезные и хорошие просьбы: о здоровье близких, о счастье для всех, о хлебе насущном. Если я правильно понимаю, именно здесь лежит корень вопроса, в чем смысл канонических молитв; об этом я буду писать в третьей части.
Если же мы возьмем не просьбу, а, предположим, благодарность, то содержание тут практически вторично. А в случае покаяния, например, оно всеобъемлюще.
Итак, адресат на первом этапе определяет содержание просьбы. Я могу попросить не обо всем, я выбираю из своих просьб те, которых не стыжусь, которые оцениваю как допустимые.
Теперь сделаем еще шаг, и происходит противоположное, что кажется мне очень существенным. А именно, адресат лишает молитву какого бы то ни было содержания вообще.
Как я сказала выше, обращаться к Богу трудно, потому что адресат неизвестен. Конечно, для сильно верующих есть помощь в виде религиозной мифологии, но я вряд ли опять же, ошибусь, если предположу, что даже для глупого человека не сомневаясь верить в мифы - это искажение себя. И поэтому обращение к Богу всегда и для всех, включая верующих, под вопросом.
Насколько я понимаю, в этой связи происходит расслоение. Во многих случаях молитвы читаются безадресно, механически. Основной упор делается на содержание, которое воспринимается по смыслу (это в лучшем случае; худший случай, когда они просто механически повторяются без смысла, я сейчас не рассматриваю). По смыслу происходит внутренний перевод содержания молитв на язык повседневных желаний: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь" - "Пусть у нас будет хлеб, что поесть", "Не введи нас во искушение" - "Пусть с нами не случится несчастье" и т.д.
Это вроде бы не плохой вариант, но в нем почти нет момента собственно обращения к Богу, это скорее список пожеланий.
Это был первый случай, а второй случай из того же расслоения противоположный: сосредоточенность на трансцендентном адресате вытесняет содержание. Здесь, если я правильно понимаю, мы вступаем в область мистики.
В тему мистики я бы сейчас вдаваться не стала; скажу только самое общее.
Попытки обратиться именно к Богу требуют такой степени духовной концентрации, что содержание отходит на второй план и становится неважным. Я, разумеется, не рассматриваю здесь вопрос веры - дело здесь вообще не в вере. К трансценденции каждый может обратиться, независимо от того, верит ли он, что эта трансценденция обладает такого рода бытием, что может слышать, осознавать, влиять; в некотором роде она все равно всегда есть - а именно, как адресат мысли. И даже такое обращение к трансценденции собирает все содержание души как бы в единую точку. Это не то же, что обратиться к человеку.
Я вот вспоминаю похожую тему в конце "Пикника на обочине" Стругацких: там герой, надеясь на реальное исполнение любой своей просьбы, не находит ничего, кроме самого всеобъемлющего: "Счастья для всех!" Это же акт отказа от себя, от собственной частности: а) не мне, а всем; б) не знаю, чего именно, но чтобы было счастье. А эта ситуация сниженная, это проекция трансценденции на как бы "здешние" условия. В той ситуации, что у Стругацких, многие, вероятно, вели бы себя благоразумнее и попросили новое корыто. Но в ситуации обращения к трансценденции, спрашивая себя, чего я действительно хочу? Здесь даже "счастья для всех" не достигает уровня требуемой абсолютной всеобщности. Если даже сведенная на землю трансценденция, как у Стругацких (инопланетяне вместо Бога -основное зерно философской уфологии; так учил еще академик С.Т. Мелюхин) - и то побуждает к отказу от себя, то подлинная трансценденция тем более, неотъемлемо требует такого отказа.
Отказ насчитывает три ступени: сначала "счастье для всех"; от нее происходит переход к "Да будет воля Твоя", потому что именно такое требование адекватнее всего при обращении разумного существа к Богу; наконец, последняя ступень возвышения осмысленного обращения - вообще не выражается в словах.
На последней ступени есть только одно содержание: сам факт обращенности. Он сам в себе несет и свой смысл, и даже всякий ответ. Тот, кто сумел достичь состояния такого обращения, выносит оттуда столько смысла и мудрости (которые, возможно, были в нем самом заложены, но не достижимы без обращения), что для него теряет значение перевод результата на понятийный язык, не говоря о рациональном рассказе о бытии Бога и т.п. Сама возможность бессодержательного обращения и есть этот опыт.
Опыт это мистический.
Но больше я о мистике сейчас писать не буду
Я выше писала, что молитва - это обращение к Богу, все равно какого содержания (хотя многие возразили мне, что это всегда просьба). Согласно такому определению, обращение к Богу без всякого содержания, например, "О, Боже!" - это молитва, при условии, конечно, что это действительно обращение, а не междометие, что бывает редко; а любое содержание, даже вполне богоугодное, но лишенное обращенности, например, "Бог - наш отец, он на небе, пусть его имя будет свято, пусть придет его царство, пусть как на небе, так и на земле будет его воля," - это не молитва[1].
Также я написала, что подлинное обращение к Богу исключает содержание и является мистическим опытом.
Теперь я напишу противоположное.
Если я хоть что-то понимаю, то даже для у святых мистиков и бессловесные обращения к Богу, и обращения своими словами бывают редко. В основном к Богу своими словами не обращаются. Для правильного обращения к Богу существуют канонические тексты молитв. В стандартном молитвослове их вполне достаточно.
В чем их смысл?
Обсуждая особенность просьб к Богу, я сказала, что это не любые просьбы, особенно в повседневности. В военное время можно молиться о гибели вражеского войска, но в повседневности нельзя молиться о гибели соседа, даже если считаешь его врагом. И о чем молиться?
Проще всего рассматривать канонические молитвы как простое подспорье для слабой морали[2]. Умению любить всех врагов и соседей ведь сразу не научишься. И вовремя простить и покаяться надо еще сообразить. Заполняя голову смыслами, которые пришли к нам от тех, кто был гораздо святее нас, мы немножко учимся их святости. Надо быть очень детски самоуверенным, чтобы полагать, что каждому доступны любые мысли, и стоит только захотеть, чтобы думать хорошо. Мысли - это, как правило, дело привычки, и это еще самый лучший вариант; худший состоит в том, что мысли рождаются из вожделений. С последним случаем, к сожалению, редко удается справиться даже молитвами. Здесь надо видоизменять весь образ жизни; сейчас мы не будем обсуждать этот вопрос. Что же касается обычая, привычки, то ее можно изменить, и это - дело техники. Каждый из нас, если я правильно понимаю, живет в мысленном ландшафте, который создан, во-первых, окружением и культурой, во-вторых - собственными предпочтениями. Каждый пытается обставить свой мысленный ландшафт тем, что ему кажется удобным и красивым. Думается, что лучше, чтобы это не получалось или чтобы получалось реже, чем нам того хочется. Но это отдельная тема. Как бы то ни было, мысленный ландшафт всегда есть.
Взращивание ландшафта требует постоянства. Это техника, как бы оскорбительно ни звучало это слово для тех, кто имеет романтический взгляд на религиозные чувства. Так же, как надо поливать цветы и терпеливо пропалывать грядки от сорняков, так же надо повторять святые слова. Ничего в этом смысле нельзя сделать: цветы не начнут расти сами собой, а сорняки не перестанут. Но можно привыкнуть работать. Когда привыкнешь, это начнет нравиться. Тогда будешь спокойно повторять про себя молитвы, и даже не заметишь, как станет меньше мыслей о том, как убить врагов и соседей.
Это я изложила самый простой взгляд на канонические молитвы. Есть и более тонкие соображения.
Еще несколько слов про канонические молитвы.
До сих пор я писала в таком предположении, что человек читает их и понимает, о чем речь. Только в этом случае работают аргументы типа "повторять святые слова душеполезно". На самом деле этого понимания, во-первых, часто нет, во-вторых, часто оно и не нужно.
Не буду долго останавливаться на том, почему его нет - для всех, знакомых с молитвословами на церковнославянском, это общеизвестно. "У него же несть пременение или преложения осенение," - это самый красивый вариант древней бессмыслицы. Большинство бессмысленных слов не так красивы, но тем эффективнее усыпляют сознание, переводя его режим механического и фонетического повторения, о котором я выше писала, что это непродуктивное вырождение молитвы.
В то же время перевод тех же слов на русский даже высокого штиля или тем более на разговорный русский выглядит полной профанацией и вообще не вызывает желания это прочитать.[3]
Давайте я сначала дам объяснение в стиле религиозного мракобесия, которое тут наиболее адекватно, а затем постараюсь немного перевести это в более привычные соображения. Адекватное объяснение: молитва есть сакральный, боговдохновенный текст; его действие не рационально, а носит характер непосредственного воздействия на душу высших сил. Высшие силы отзываются на сакральные тексты. Православные молитвы сакральны только в оригинале, на церковнославянском; их переводы утрачивают это свойство и становятся простой последовательностью слов, которые могут быть понятны нам, но не производят никакого действия в мире высших сил.
Поскольку вышеизложенный адекватный аргумент вряд ли понятен современному сознанию, а хочется все-таки понять, я предложу примерно аналогичный аргумент, по необходимости частичный, выглядящий рациональнее.
Когда непонятный текст переводится на современный язык, разумеется, используются современные понятные слова. Каждое слово нашего языка понятно нам, в частности, потому, что обладает великим множеством смыслов, которые зачастую даже не связаны друг с другом (Витгенштейн демонстрировал это на примере понятия "игра"). Отнять все смыслы от слова невозможно. В отдельном контексте актуализируется обычно конечное подмножество смыслов из общего множества смыслов слова. Чем богаче контекст, тем более понятно, какие смыслы актуализировать, поэтому очень точно определены слова только внутри развернутых и содержательных контекстов.
Молитва - текст небольшой, а весь контекст, в котором она несет смысл, как правило недоступен обычному светскому сознанию (вот, например, из "повседневного исповедания грехов": ну кто понимает контекст греха "тайноядение", даже если предположить, что само слово понятно?) Поэтому пересказывать ее понятно и адекватно, пользуясь средствами обычного языка - безнадежная задача. Или надо погружать читателя в контекст (поселить его в монастырь), или вообще отказаться от полной осмысленности, и ничего тут не поделаешь.
Таким образом, мы имеем две возможности. Если молитва читается на слабопонятном церковнославянском, то она представляет собой полубессмысленный текст, о котором можно иметь только приблизительное представление. Если она читается на современном русском, она представляет собой понятный текст, сказанный словами, которые несут огромное количество ненужных смыслов, сбивающих с толку.
Зато в первом случае мы имеем поразительное качество, которого очень трудно добиться во втором: ритмичность слога, красота этого ритма, практически музыкальная фактура текста. Она отключает смысловое сознание, но это хорошо. Все-таки молитвы написаны великими святыми, которых можно, не слишком погрешив против истины, назвать даже великими мыслителями, уточнив, что речь об особом виде мышления - практически, медитативном. Читаешь, и помимо слов сознание переводится в некоторое подвисшее и чистое состояние, без излишних уточнений, без детального понимания, о чем речь. Зато это неоценимый опыт апофатического, отрицательного смысла. Опыт понимания, о чем нет речи. Интуитивно складывается понимание, о чем и не надо говорить, и не надо думать. Широкий набросок смыслового мира, в чем-то далекого от привычных смыслов жизни, но в чем-то совместимого с жизнью. Задача понять, как их совместить, жизнь и этот другой мир.
Вот так, исподволь, формируется новое сознание, а рефлексивно даже трудно дать отчет, что происходит. Читаешь-то ведь чем больше, тем больше без понимания. По себе помню, что если сначала церковнославянизмы вызывали у меня любопытство (а что такое "преложения осенение"?), то потом перестали. Это не так, в сущности, важно. Важно знать много этих текстов наизусть, важно уметь войти в такое состояние, чтобы повторять их и не думать о постороннем, важно уметь достичь той грани, где нет посторонних смыслов. Тогда замечаешь, что результат есть: прошло время, в течение которого ты, фактически, ничего не понимал - а душевное состояние изменилось. Появляется покой в душе.
Потом, если захотеть, можно перевести эти молитвы на русский, разобрать контекст - и с удивлением обнаружить, что об этом, оказывается, на самом-то деле и шла речь! Но ты этого всю дорогу не знал. Это произошло само собой.
[1] Из этого, кстати, следует, что не является молитвой чтение в церкви "Символа веры", и впрямь, обычно создается впечатление, что это чтение представляет собой демонстрацию чисто человеческой общности.
[2] Вот как мне объясняла необходимость канонических молитв одна знакомая: "Молитвы составляли святые. У святых людей уровень восприятия тоньше, понимание Бога лучше, чувства у них возвышеннее. Плюс на церковнославянском выразить чувства можно гораздо глубже и ярче (это ощущается особенно начитанными людьми, любящими родной язык и историю), наш современный язык во многом профанирует священное. Допустим, у тебя скорбь или иное какое переживание. Сходу составить свою молитву на современном языке попробуй-ка, не всякий сможет, да еще в состоянии эмоционального аффекта. А так - открыл Псалтирь и читай соответствующий псалом! Удобно. Еще молитвы и псалмы имеют назидательное значение, они воспитывают душу, настраивают ее на восприятие священной реальности, научают добродетели, некоторые молитвы, псалмы и песнопения (особенно, если знать историю их написания) вызывают покаянное чувство. Например, в Великом Каноне прп. Андрея Критского абсолютно любой верующий человек найдет близкое для себя, как и в Псалтири."
[3] "Который не имеет изменений в силе и не оставляет затененного места на своем пути," - перевод на высокий русский (взято отсюда: http://www.pravoslavie.ru/put/biblio/molitva/21.htm); "который нисколько не меняется," - перевод на обычный.