Когда же он ушел со льда? Дайте-ка вспомнить. Году в 84-м, кажется. Да, точно, в 1984 г., в конце мая. Накануне еще между ним и Виктором Тихоновым был на базе в Архангельском разговор на тему, доселе не слыханную. Затеял его сам Третьяк, обратившись к тренеру с просьбой, от которой тот поначалу даже опешил. Вратарь попросил его об одном: в виде исключения позволить ему в промежутке от игры до игры жить не на базе с командой, а дома в семье. Это не блажь, доказывал кипер, тем более не каприз. В семье, рядом с женой и сыном, ему будет легче вновь обретать после матчей душевное равновесие и покой. А на базу на каждую тренировку он будет являться как штык – утром и вечером.
В комнате повисло молчание. Было видно, что просьба вратаря обескуражила Тихонова. Прищурившись, он посмотрел на Третьяка долгим пронзительным взглядом. Посмотрел еще раз и, взяв себя в руки, твердо ответил: «Нет, Владик, по-твоему не бывать. Пока командой командую я, жить она будет по моим законам. Так, и только так». Вероятно, с точки зрения тренера Виктор Васильевич был прав на все сто. Уступи он сейчас Третьяку, об этом тут же узнают другие. И назавтра к нему гуртом пойдут ходоки, не менее Третьяка знаменитые, с аналогичными просьбами. И полетит в тартарары вся система подготовки команды, кропотливо, кирпичик к кирпичику созданная им в ЦСКА. Пройдет всего несколько лет и эту систему будут проклинать на все лады, называя ее то крепостнической, то тиранической, лукаво умалчивая при этом об ее фантастической призовой продуктивности. Каждый год хоккейное золото килограммами отгружалось, на радость стране, со всех турниров подряд. Еще 10 лет назад ЦСКА, а с ним и сборная, были сильнейшими в мире. На равных с нами могли потягаться только канадцы. Ну, разве еще чехи, правда, иногда. Остальные, как правило, исполняли роль безропотных статистов – под ногами на льду крутились только, ни на что особо не претендуя. И раз система работала, Тихонов волен был без оглядки гнуть свое и решительно отодвигать в сторону любое возникавшее вдруг препятствие. Он посмотрел опять на Третьяка и добавил: «На базе будут жить все. Или – никто. Кто не согласен – может уходить». И Третьяк ушел. Наутро, крякнув, закинул на плечо баул с вратарской амуницией и, прикрыв за собой калитку базы, побрел в сторону автобусной остановки. Вот так – без всякой помпы, цветов и оркестров – великий вратарь завершил свою карьеру, о которой, кстати, до сих пор, причмокивая от удовольствия, с настежь распахнутыми глазами вспоминают те, кто видел Третьяка в деле. Так неприметно, по-тихому боги уходят, наверное, только у нас. И было ему в ту пору, смешно сказать, каких-то 32 года. Для вратаря, конечно, не возраст. Вон в Канаде – пожалуйста, Джерри Чиверс стоял до 40. А великий Жак Плант и его переплюнул, отойдя от дел ледовых только на середине пятого десятка.
– С Плантом, кстати, вышел у меня интересный случай, когда мы впервые играли с канадскими профессионалами в 72-м, – вспоминает Третьяк. – Волновался перед игрой страшно. Ну что мне было – 20 лет, мальчишка, считай, а тут – профессионалы. Страшные, ужасные, сейчас как кинутся на меня, накидают столько – на всю жизнь хватит... И вот представьте: где-то за час до игры подходит ко мне Жак Плант с макетом хоккейной площадки – ими еще тренеры часто пользуются во время игры, чертят всякие схемы для игроков – и через переводчика с фломастером в руке наглядно мне изобразил предполагаемую схему действий всех канадских лидеров, начиная с Фила Эспозито и Ивана Курнайе. За полчаса, пока шла эта лекция, я назубок изучил их все сильные стороны. Зачем Жак сделал это? Много раз я задавался потом этим вопросом – не знаю. В газетах писали, что у русских совсем молодой вратарь, ему, мол, будет тяжело. Наверное, Жак проникся и решил мне помочь. Думаю так, а там кто его знает. Потом Жак книгу мне подарил, на которой размашисто расписался.
Один сердобольный коллега уверял меня накануне, что разговаривать с Третьяком очень трудно. Человек, звездный час которого уже давным-давно как в прошлом, до сих пор все никак не слезет с пьедестала и разговор, мол, ведет так, как будто из заоблачных вершин он словно бы снисходит до тебя. Докладываю – вранье это. Чушь на постном масле. С Третьяком мы встретились в Новогорске за день до отъезда сборной России на чемпионат мира в Санкт-Петербург. Как человек, привыкший за многие годы принимать быстрые, острые и почти всегда бесспорно правильные решения, он не стал нагромождать ненужных условностей, оттягивающих разговор. Оставалось только присесть рядом с ним на скамеечку и включить диктофон. Слово за слово – разговорились и проговорили почти час. О прошлом. О настоящем. Чуть-чуть осторожно потрогали будущее, до которого уже рукой подать. Третьяк, как он сказал, страшно не любит прогнозы, поэтому о шансах нашей сборной распространяться не стал, чтобы не сглазить, наверное. Обронил только фразу: «Уверен, в Питере команда побьется». Зато поделился кое-какими рецептами из своей вратарской кухни, о которых в прошлые годы, особенно когда играл, молчал, как партизан, дабы соперники, не дай Бог, не узнали. В России же он теперь все больше наездами. В отпуск. Или когда пригласят, как сейчас, например, поработать с вратарями сборной. А так пропадает в основном за океаном, в Чикаго, там у него собственная школа – обучает вратарской премудрости заокеанскую ребятню. Хорошо, значит, учит, если выпускники третьяковской альма-матер в НХЛ одни из лучших. Батан Брадор, Жозе Теадор – звезды с миллионными контрактами, а Третьяк их называет запросто – «мои дети». «Оба пришли ко мне вот такусенькими и восемь лет я их воспитывал, школу им ставил. И Бэлфорд тоже мой. Но с ним было иначе: его я взял уже взрослым – двадцати пяти лет... Пора, однако, перекинуть мостик из-за океана в Россию.
– Ведь мы здесь во многом, – кстати, благодаря именно вам, Владислав, привыкли считать, что наша вратарская школа ничем не хуже НХЛовской. И голкиперы из России по мастерству стоят примерно на одной ступеньке с коллегами из-за океана, не согласны?
– Смотря в каких пропорциях оценивать. Если взять, условно, в одну руку всех классных голкиперов, играющих там, а в другую – здесь, и опустить на две чаши весов, НХЛовская явно перетянет. У нас вратари всегда были штучным «товаром». Сначала тренер колесил по стране, выискивал парнишку действительно стоящего. И потом уже годы и годы работал над ним, развивая и совершенствуя его задатки. А там, за океаном, этот процесс поставлен на поток. Около тысячи школ – специально для вратарей. А у нас – ни одной. Только у меня в Чикаго их целых восемь. И все – битком. 500 человек, и всё вратари, представляете. Пробьются двое-трое в НХЛ – уже блестяще. И еще: в командах НХЛ, в каждой команде НХЛ, хочу подчеркнуть, есть человек, конкретно работающий с вратарями. Только с вратарями. Причем не какой-нибудь книжный червь, теоретик, с трудом стоящий на коньках, а люди в основном мастеровитые, как говорится, от сохи, сами поигравшие на профессиональном уровне. В российских командах таких специалистов – раз два и обчелся. Нет их почти. Вот и приходится ребятам самим до всего доходить. Они бы и рады совета спросить – да не у кого, увы. Впрочем, я тоже до многого сам доходил. Вот, скажем, психологический настрой на игру. В нашем ремесле это штука наиважнейшая. Как настроишься, так и сыграешь. И я учился лучше понимать себя. Чувствовать свой организм. Не по книжкам учился, а старым, испытанным методом – проб и ошибок, пока не уяснил для себя несколько «железных» правил...
Заряжать себя в день игры он начинал, едва встав с постели. Во-первых, говорить старался как можно меньше. А за два часа до матча вообще отгораживался от мира непроницаемой стеной. «Застегивался на все пуговицы» и молчал как сыч. Даже коньки начинал шнуровать в раздевалке неизменно с одной и той же ноги – с левой. Через левую руку свитер натягивал. И вспоминал обязательно эпизод из жизни, когда он испытал неподдельный восторг. «У всех по-разному. У кого-то первый поцелуй. А у меня обычно про рыбалку что-нибудь. Страсть как люблю это дело. Раз под Вышним Волочком на озере закинул удочку. Сижу. Час проходит. Не клюет. Два часа. Не клюет. Три часа – не клюет, ну что ты будешь делать. Вдруг вижу: поплавок быстро пошел в сторону, остановился, лег на воду, выпрямился и начал медленно тонуть. Ага, попалась, голубушка, ну теперь держись. Я подсек. Удилище согнулось в дугу. Это оказался громадный лещ с бронзовой чешуей и черными плавниками. Царь-рыба. Никогда еще такую не ловил. Удовольствие колоссальное. Я долго вспоминал потом этот случай. Зачем? Хотел воскресить ощущения. Вообще же, предматчевый ритуал, из раза в раз выполнявшийся строго в одной и той же последовательности, помогал мне как бы запрограммировать свой организм... У вратаря на самом деле очень много рефлексов, воспитанных на основе главного – хватательного. Когда шайба брошена метров с четырех со всей силы, никакое сознание уже не поможет – спасти может только годами выработанный автоматизм. Я только посмотрел – а рука уже сама пошла. Рука или конек...
Однажды чья-то умная голова наверху решила, что у хоккейной сборной отныне будет свой психолог. Не объяснили, правда, зачем он ей вдруг понадобился, – будет и все.
Вскоре же в Новогорске появился небольшого роста, коренастый мужичок. Отрекомендовался крупным спецом по экстремальным ситуациям. Работал прежде с космонавтами, а теперь решил заняться хоккеистами. «Ну что, занимайтесь, – кивнул Тихонов. – Вон у нас Третьяк самый мнительный – с него и начинайте». Метод, предложенный психологом, был как лапоть прост и основан на самовнушении. Он составил несколько фраз, которые Третьяк как заклинание должен был повторять перед каждой тренировкой или игрой по тысяче раз.
– Я попробовал. Чувствую – и правда, действует. Со мной стало твориться что-то небывалое. На тренировках я летал. Ловил все подряд. Чудеса, да и только. И вот подходит «Приз "Известий"». Первый матч играем с чехами. Во время разминки ребята бросали мне по воротам минут десять. Я стоял, как Бог. Ни одного броска не пропустил. Ну, думаю, ай да психолог, ай да молодец, сейчас я этих чехов обыграю. Начинается матч. Первый же бросок в мою сторону – бац – гол. Через минуту – еще. Что творилось дальше, вспоминать не хочется. Восемь шайб пропустил, кошмарный вечер. Когда я уходил со льда, наши болельщики впервые в жизни стали меня освистывать. А в раздевалке Тихонов рвал и метал – а ну, где там этот психолог... Хотя, если разобраться, ученый был ни в чем не виноват. Он все делал правильно, и только одного не сказал: что делать, если события развернуться не так. Забыл, наверное...